Муля, не нервируй… Книга 3

И вот теперь мне доверительно рассказывали о вермикулите.

Высшая форма доверия!

Я торжествовал.

— Муля! — вдруг прервала рассказ о глубоком рыхлении пахотного горизонта Анна Васильевна и с таинственным видом взглянула на меня, — я решила сделать тебе подарок!

Я насторожился.

Анна Васильевна схватила какой-то горшок и протянула мне:

— Вот! Это вам. Подарок!

Я с благодарностью принял дар, рассматривая растение, с виду похожее на засушенного кудрявого гипертрофированного кузнечика.

— Очаровательно! — сказал я дипломатичным тоном.

— Это кориантес! — дрожащим голосом молвила Анна Васильевна. — Мне его из Колумбии привезли.

Я выслушал лекцию о способах опыления кориантеса, и мы вернулись пить чай. При этом я прижимал к себе горшок с кузнечиком и имел мечтательный вид.

Я был настолько окрылен этим подарком, что вполне благосклонно съел блины, собственноручно нажаренные Валентиной. Выпил две чашки чая. И даже почти искренне похвалил, когда Валентина спела для меня песню.

Домой я приехал счастливый и умиротворённый. Наличие у меня кориантеса примирило со всем остальным несправедливым миром. Я настолько размяк душой, что даже не сопротивлялся, когда Надежда Петровна категорическим голосом сказала, что на следующей неделе мы с Валентиной идём в театр.

Дома я поставил кориантес на шкаф. Запретил Дусе даже смотреть в его сторону и громко дышать и сразу уснул.

А на работе, отбившись от рутинных рабочих задач, я сразу же отправился к Секретарю Изольде Мстиславовне. Как и договаривалась, через час после обеда.

В приёмной была тишина. Большаков отбыл по делам, а остальные коллеги предпочитали обходить это место по широкой дуге.

— Изольда Мстиславовна, — поздоровавшись, торжественно сказал я, — я хочу подарить вам это. Мне почему-то кажется, что вы оцените.

И я протянул ей горшок с монструозным кузнечиком.

— Кориантес?! — всплеснула руками Изольда Мстиславовна и побледнела, как полотно, — Иммануил Модестович… но это же! Это же! Неужели?

Казалось, она вот-вот упадёт в обморок.

— Да! Его прямо из Колумбии привезли, — скромно добавил я, — мне показалось, что вы оцените.

Изольда Мстиславовна оценила и теперь смотрела то на кузнечика, то на меня с одинаковым выражением блёклых глаз. И выражение это колебалось от восторга до самозабвенного исступления.

Мы разговорились. Мы стали друзьями и практически родственниками. А когда оказалось, что наша точка зрения на борьбу с чёрной плодовой мушкой абсолютно совпадает, Изольда Мстиславовна готова была усыновить меня.

В общем, проговорили мы взахлёб почти до конца рабочего дня.

И уже к концу смены я стал обладателем бесценной конфиденциальной информации о жизни, привычках и проблемах Большакова. Теперь я знал, какие ушные капли предпочитает Иван Григорьевич, почему он не любит крыжовник и как зовут его пса. Теперь я знал всё!

Улыбаясь, словно мартовский кот перед полной миской жирной сметаны, я вернулся к Козляткину и прямо с порога заявил:

— Сидор Петрович! Я разработал стратегию и готов её вам рассказать!

Глава 14

Я сидел в своей комнате, за столом, размышлял о сегодняшнем разговоре с Козляткиным, и сосредоточенно точил ножи.

Дуся уже дня два или три подряд ворчала, ворчала, и я не выдержал. Так-то у нас во дворе периодически появлялся вечно угрюмый дед Никита. Он точил всем ножи, ножницы, делал всяко-разную мелкую починку — от примусов до шпульных колпачков (не знаю, что это такое, но соседки обсуждали и я услышал). Говорят, мог даже часы починить, если не очень сложная поломка была. А в последнее время его давно что-то не было, ножи затупились, поэтому Дуся ворчала.

И вот я решил спасать ситуацию и точил по старинке, бруском.

И, как обычно, в дверь постучали.

— Открыто! — буркнул я, не прерывая занятия.

В комнату заглянул Герасим.

— Дарова! — сказал он и спросил, — Не помешаю?

— Заходи, — кивнул я.

После того случая с неудавшимся самоубийством, Герасим сильно изменился. Сейчас он был чисто выбрит, подстрижен, одет в чистую рубашку с накрахмаленным воротничком и в видавший виды костюм, но опрятный и отглаженный. Пахло от него одеколоном, а ботинки были начищены до блеска. И главное, он был абсолютно трезв (после того случая, справедливости ради, следует отметить: пьяным или выпившим я его ни разу не видел).

— Чай будешь? — спросил я, и, зная, что он вечно голодный, добавил, — там Дуся картошки с грибами натушила. Будешь?

— Благодарствую, Муля, — степенно ответил Герасим, — но я уже поужинал. А вот поговорить хочу.

— Давай поговорим, — кивнул я, продолжая точить нож.

— Муля, ты брусок неправильно держишь, — вздохнул Герасим и строго сказал, — дай сюда.

В его ловких руках брусок порхал, словно бабочка-ночница, туда-сюда. Уже через пару минут все ножи были наточены до идеального состояния.

— Ты только бабе своей скажи, Евдокии, а то порежется ведь, — предупредил Герасим.

— Благодарю, — сказал я и добавил, — что-то давно не видно тебя было.

Тот посмотрел на меня с мрачным видом и признался:

— Так я же в деревню ездил, Муля.

— В какую деревню? — сначала не понял я.

— К Валюхе, — вздохнул Герасим.

— И как там она? Как приняла тебя? — от удивления я обо всём забыл, даже о Козляткине с его проблемами.

— Не очень она, — опять вздохнул Герасим, — работы там шибко много. Всё на материных плечах, а там дом же, хозяйство. Отец-то её с войны не вернулся, и мать сама всё тащит. И девки там, сёстры её, подрастают. И дочка. Вот Валюха, как приехала, так и впряглась сразу в работу. Головы поднять некогда, исхудала вся…

Он опять вздохнул и мрачно посмотрел на меня:

— А я же вижу, как ей тяжело. Она с лица совсем спала. Да и бабы там, в деревне, шпыняют её, за дочку, что нагулянная, и вообще.

Он немного помолчал, пожевал губами и продолжил:

— Она же, Валюха, хоть и незлобливая, а дурная. В село своё забитое приехала и на следующий день там свадьба у соседей была. Так она вырядилась и попёрлась туда, вся разряжённая. Ну, так, как она по ресторанам этим гулять привыкла. Ещё и, говорят, жёлтые румынки одела и плясала так, что кошмар. Вот бабы и осерчали на неё всем селом.