МУОС. ЧИСТИЛИЩЕ

— Отойди от моего сына! — взволнованно сказал один из мавров. — Чего ты хочешь?

— Я передумал насчет девушки. Пожалуй, она мне все-таки нужна.

— Забирай ее и уходи!

— По голосу слышу, что ты надеешься обмануть меня. Если я отступлю на шаг от этих крысенышей, ты не задумываясь нас расстреляешь. Так не пойдет.

— Что ты предлагаешь?

— Во-первых, отпусти ее. Дальше: пусть твой малый громко считает до ста. Если все пойдет нормально, я отойду от пацанов. Захотите со мной драться после — валяйте. Детей я не трону. Согласен?

Мавр подумал, потом ответил:

— А что мне остается?.. Развяжите ей руки. А ты, сынок, громко считай, как просит этот господин…

Светлане развязали руки. Она что-то хотела сказать Глине, но тот ее перебил:

— Слушай сюда! Сейчас ты побежишь. Так быстро, как только можешь. Обязательно передай Ученому Совету и лично моему отчиму Буковскому, что я выполнил его приказ — охранять тебя, пока жив сам.

— Так ты…

— Я ношу фамилию своей матери, — перебил ее офицер. — Так, видишь ли, пожелал отчим, чтобы не давать мне преимущество перед прочими молодыми офицерами. К тебе я был приставлен против своей воли. Больше я для тебя ничего сделать не могу, да и не особенно хочу. Дальше выпутывайся сама, как знаешь.

Светлана стояла, пораженная. Смысл слов Глины медленно доходил до нее. Значит ее учитель, Член Ученого Совета Центра Владимир Буковский, послал своего приемного сына охранять ее в этом походе! Того самого сына, которого когда-то, при их разговоре в бункере, предлагал ей в женихи!

А Глина уже кричал:

— Я сказал, иди!!! Чего встала?! Сейчас брошу меч, и всем кранты! Беги, стерва!

Светлана развернулась и быстро побежала. Она убегала от крика этого непонятного человека, который ее так ненавидел и вместе с тем умирал за нее. Она слышала громкий счет мальчика.

Было страшно, ужасно страшно. В ушах стоял злой крик Глины: «Беги, стерва!» Но куда она бежит? Где Игорь? Где Майка? Кругом смерть, горе, страдания… Боже, почему ей нельзя побыть счастливой хоть один день?!

Впереди послышался или почудился топот. Страх сковал тело, ноги подкосились. Девушка села у округлой стены туннеля и обхватила руками колени, уткнув в них лицо. Нервы сдали, и Светлана зарыдала в голос. Надоело! Пусть делают с ней, что хотят! Но никто не подходил.

Светлана снова вспомнила Игоря — в последние недели она думала о нем постоянно, особенно в трудные минуты. Она представила его добрый, немного наивный взгляд. Вспомнила, с каким нежным трепетом он относился к ней — своей женщине. Так не умел ни один мужчина Муоса. Какой он стеснительный и одновременно смелый… У него есть цель, и он упрямо и честно идет к ней.

«И у меня есть цель! Ведь я обещала, я поклялась… Я должна идти! Мы спасем этот несчастный Муос!»

Страх не исчез, зато появились силы. Светлана поднялась и, перебарывая себя, зашептала, потом заговорила вполголоса, а потом — и в полный голос: «Господь — Пастырь мой. Я ни в чем не буду нуждаться… Если я пойду и долиною смертной тени — не убоюсь зла, потому что Ты со мною…».

Топот послышался снова. Но теперь это существо: человек, животное или призрак — удалялось. А Светлана шла прямо — навстречу своей судьбе.

Вскоре громкую молитву одинокой девушки услышали удивленные дозорные с Нейтральной.

* * *

Почти каждый вечер на станции проводилось прилюдное осчастливливание новых пленников и новорожденных. Это сопровождалось обязательным сбором большей части населения «гнезда», присутствием Трех Прародителей и неизменными речами Миши, проповедующего скорый и полный захват Муоса, Москвы и всей Земли. Ленточники, наблюдая процедуру пересадки бывших в употреблении или только что отделившихся червей, впадали в состояние экстаза. Они кричали, смеялись, плакали, хлопали в ладоши, топали ногами; некоторые визжали и от восторга теряли сознание. Трудно поверить, что у этих людей когда-то были другие жизненные интересы: они любили, мечтали, учили хорошему детей, старались сделать этот мир лучше. Теперь все для них утратило смысл — они пребывали под мороком любви к безмозглым низшим существам.

Кудрявцева и Расанова неизменно тащили созерцать эти оргии. На их глазах «осчастливили» всех их боевых товарищей; на операции приводились также и захваченные жители Америки, где уже в открытую шла война. Еще более ужасной была процедура пересадки червей годовалым малышам. Дети кричали, а толпа от их воплей впадала в экстаз. А двух москвичей, видимо, как самых важных персон приберегали для финальной сцены.

Радист по-прежнему отказывался есть и пить, отдавая свою воду и пайку товарищу. Тот сначала не хотел брать, но потом согласился. Несмотря на то, что оптимизм Александра поугас, в отличие от Радиста он не видел смысла в самоубийстве.

В свободное от «зрелищ» время они лежали в клетке, прикованные к полу. Радист потерял счет дням: сколько они были в плену — неделю или месяц — он определить не мог, да и не задавался этим вопросом. Расанов сначала пытался о чем-то говорить с Игорем, но тот отвечал неохотно и односложно, а чаще просто молчал, уставившись в одну точку. В конце концов Расанов решил, что у юноши от всего пережитого «поехала крыша», и бросил свои попытки.

Охранники доложили Мише о голодовке Радиста. Носитель Третьего Прародителя незамедлительно вызвал врача — того самого, который осуществлял пересадки. После осмотра тот сообщил, что у Радиста сильное истощение. Миша безуспешно уговаривал пленника отказаться от голодовки: Радист ничего ему не отвечал. Тогда опять пришел врач и несколько дюжих ленточников. Они разжали челюсти Радиста, засунули ему в пищевод тонкий шланг и через него принялись вливать какую-то мутную жидкость. Радист чувствовал себя изнасилованным, и ко всему прочему шлангом ему повредили горло. Однако Игорь решил не сдаваться и продолжал упрямо отказываться есть и пить, несмотря на уговоры Миши и Расанова. И унизительная, болезненная процедура повторялась.

Однажды Миша привел с собой бывших уновцев, а теперь — новоиспеченных ленточников. Они часами сидели с Радистом, якобы для поддержки, и рассказывали о необыкновенном блаженстве, которое им недавно открылось. Было трудно поверить, что это его недавние боевые товарищи. Но Радист молчал и теперь — он пребывал в постоянном ступоре, спасающем его от кошмарной действительности.

От голода, жажды, переживаемого кошмара явь начала сливаться со сном и бредом. То Игорь спорил со своей матерью, которая утверждала, что ленточники — это идеал нацизма. То к нему опять приходила смуглянка со спиленным черепом, которая просила заняться с ней любовью. То он сам, уже будучи ленточником, делал надрез на шее Кати и вставлял туда почему-то свой палец, да еще отрезанный от ноги. В других кошмарах он присутствовал на церемонии осчастливливания пленников в роли Миши и пытался отговаривать несчастных принимать к себе в шею червя. Иногда к нему в клетку приходила Светлана. Тогда он успокаивался, ему становилось хорошо. Но как только он пытался прикоснуться к любимой, ее образ рассеивался.

В редкие минуты возврата сознания Радист, чтобы заглушить тяжелые мысли, повторял про себя короткую молитву, которой его научила Светлана: «Господи, помилуй. Господи, помилуй. Господи, помилуй и спаси…». Это отгоняло мысли и давало крошечную надежду: а вдруг Тот, Которому он так безответно молится, существует на самом деле?

Однажды, на пике бредового состояния, ему послышался вой. Это был ужасный, пронизывающий все существо звук, какого в реальности Кудрявцев никогда не слышал. На станцию ворвались чудовища. «Демоны», — отрешенно подумал Радист. Один демон остановился у клетки и горящими глазами посмотрел на пленника. Он отдаленно походил на собаку средних размеров, но на нем вообще не было шерсти; бледно-розовая дрожащая шкура, обтягивавшая мускулистые лапы и худое туловище, была покрыта коричневыми бородавками и ярко-красными пятнами. Вытянутая голова имела огромную челюсть с выступающими клыками. Вместо ушей — бугорки. И страшные, алчные, горящие глаза. Чудовище бросилось на клетку, встав на задние лапы, и секунду эти два красных глаза смотрели на Радиста, приводя его в оцепенение. Потом демон щелкнул челюстями и тут же загрыз охранника, попытавшегося ударить его мечом.

Этот бред был самым затяжным, и Радист воспринимал его почти безучастно. Демоны ревели и рычали. Они двухметровыми прыжками носились по платформе, нападая на людей. Ленточники метались по станции и вопили, почти так же громко и пронзительно, как нападавшие. Отдавал какие-то команды Миша. Ленточники выпрыгивали из своих жилищ, пытаясь отстреливаться из арбалетов и отбиваться мечами. Но омерзительные твари как будто повисали в воздухе после броска и перекусывали шеи растерявшимся людям. А еще они не останавливались. Ни на секунду.