МУОС. ЧИСТИЛИЩЕ

Глава 9 ПОВЕРХНОСТЬ

Когда уновцы отправились в Муос, охранять вертолет остался летчик Алексей Родионов с двумя бойцами. Запасов еды и фильтров для очистки воздуха у них было достаточно. В вертолете все предусматривалось для автономного существования: мини-реактор для снабжения энергией в течение десятилетий, узел для санитарно-гигиенических нужд и прочее.

Родионов испытывал давно забытое чувство удовлетворения от любимой работы. Он был счастлив, что именно ему выпал шанс осуществить этот полет. Почти так же по-мальчишески безотчетно счастлив он был давным-давно, когда вернулся из Чечни.

Перед тем Алексей забирал солдат, раненных в бою с просочившимися в чеченские горы боевиками. На подлете по рации сообщили, что обнаруженный отряд боевиков был подавлен с воздуха и его остатки добивают спецназовцы. Но, когда вертолет сел и десантники внесли раненых, из ущелья по ним открыли прицельный огонь. Очередь из крупнокалиберного пулемета пробила обшивку, смертельно ранила командира, и теперь Родионову, старлею-«праваку», надо было в одиночку спасать вертолет и тех, кто в нем находился. Он поднял машину и вывел из зоны обстрела. Потом выяснилось, что пули повредили задний редуктор, вертолет становился неуправляемым. К тому же оказался пробит топливный бак. Садиться пришлось в горах. Посадка была похожа на падение, но все остались живы. Вертолет загорелся и грозил вот-вот взорваться. Родионов, единственный здоровый, должен был спасти тех, кто не мог самостоятельно покинуть машину. Вместе с контуженым старшиной они вытаскивали раненых, не церемонясь, буквально бросали их за большие камни, чтоб защитить от ударной волны в случае взрыва, и снова бежали к вертолету. Когда уносили одного из последних, вертолет взорвался. Куском обшивки старшине оторвало голову, а вот Алексею повезло — ударной волной его лишь бросило на камни. Было сломано плечо, сильно разбита голова, но он остался жив.

И вот, наконец, его выписали из госпиталя и дали двухнедельный отпуск. С орденом на груди он вернулся в Москву, к жене. Последний раз видел ее беременной, а теперь она встречала его с сынишкой на руках. Как они были счастливы! Однажды вечером жена ему так и сказала: «Леша, все слишком хорошо… Долго так продолжаться не может. Я боюсь, что скоро что-то случится…» Он, конечно, ее успокаивал, говорил, что ей лезут в голову всякие глупости… Но предчувствие не обмануло. Отпуск был позади, и Алексей поехал в аэропорт, чтобы лететь на службу в Ингушетию. Старший лейтенант Родионов спустился в метро, из которого ему было суждено выйти лишь через два десятилетия…

Несколько лет Алексей искал жену с ребенком, надеясь, что она, услышав сирену, спаслась. Обошел полметро, пока понял, что его поиски тщетны. Летчики в метро были не нужны, бывших военных хватало, и он освоил новую специальность — электрика. Пытался завести семью. Но в каждой женщине он придирчиво искал черты своей жены. И не находил. Так и остался один.

Тело его старело, но подсознание не хотело покидать счастливую пору жизни. Алексею постоянно снилось небо, а также горы, леса, реки. Они снились ему такими, какими их видно с высоты полета на вертолете. И он всегда во сне летел домой — туда, где его ждут жена и сынишка.

Когда старику Родионову предложили, а вернее, приказали участвовать в проекте, он подумал, что это сон. Слишком все было нереально. Он оказался единственным живым вертолетчиком в метро. И неудивительно: в Москве во время Удара могли оказаться, а значит, и спастись только те, кто был не на службе. А таких оказалось немного — незадолго до Удара всех отозвали из отпусков. На него приказ не распространялся только из-за ранения.

Больше всего радовало Родионова и вызывало азарт то, что ему предстояло освоить самый совершенный вертолет, который был когда-либо построен в России, если не во всем мире.

Десятилетиями Алексей жил прошлым — он ни с кем не общался, ни за что не переживал и не искал новых впечатлений. И, может быть, именно благодаря этому знания, полученные в летной академии, а также практические навыки не пропали, не затерлись в его голове — он как-будто позавчера сдал выпускные экзамены и вчера вылез из вертолета.

В течение месяца Родионов буквально жил в «камбале». Он полюбил этот вертолет с первого взгляда. Общаясь с ним посредством компьютера, Родионов воспринимал его как живой организм, как лучшего друга. Вертолет имел довольно совершенную систему автообучения пилотов и даже встроенную компьютерную обучающую программу-симулятор. Родионов был счастлив и ждал от жизни только одного — команды на взлет.

Цель миссии он, конечно, знал, но она его мало интересовала. Полет Родионову был нужен только ради полета. Когда они летели в Минск и другие уновцы спали, старое сердце пилота радостно билось — он летел! Смерти он не боялся уже давно, даже одно время ждал и звал ее. А теперь он — летит! Он чувствовал себя все тем же двадцатичетырехлетним старлеем. Ему даже казалось, что, когда он вернется, к посадочной полосе его выйдут встречать жена с сыном…

В ожидании возвращения основной группы Родионов не скучал. Он с утра до ночи постигал свою «камбалу». Благодаря симуляторам он уже в совершенстве овладел искусством управления и ведения боя, во всяком случае — в виртуальном виде.

А вот двум уновцам, которые были назначены Дехтером ему в подчинение, заняться было нечем. Они бестолково смотрели на обзорные мониторы, с вялым интересом вглядывались в экран симулятора, когда Родионов вел бой сразу с тремя «апачами», топтались взад и вперед по вертолету, по десять раз на день разбирали, чистили и собирали свои автоматы, спали, играли в карты и просто сидели, тупо уставившись в одну точку.

На обзорных мониторах смотреть было особо нечего. Вертолет стоял на покрытой бетонными обломками, кирпичной крошкой и не слишком густой травяной и кустарниковой порослью детской площадке размером в полгектара, ограниченной с четырех сторон руинами многоэтажек. Эти руины были похожими на трибуны, а площадка — на арену какого-то потустороннего амфитеатра. Из площадки торчали ржавые остовы лестниц и качелей. Кое-где перекрытия первых этажей рухнувших многоэтажек выдержали, и теперь пустые глазницы оконных проемов злобно смотрели на чужаков. Неподалеку подымалась вышка мертвой сталкерши.

Вертолет имел усиленную броню и всего один иллюминатор — спереди. Иллюминатор был метровой щелью в броне «камбалы», залитой особым оргстеклом. Этот иллюминатор при необходимости закрывался бронированными ставнями, и тогда ситуацию снаружи можно было контролировать по мониторам и приборам. Однако Родионов не опускал ставни, не видя пока ничего опасного.

Иногда он смотрел в иллюминатор и старался вспомнить, какими были деревья и кусты до Удара. В снах они представлялись ему более зелеными. Алексей вспоминал, как в детстве любил на спор побороться с друзьями на траве недалеко от их дома. Потом они, уставшие и запыхавшиеся, лежали на этой траве и смотрели в голубое небо сквозь кроны деревьев. Все имело какой-то добрый, теплый зеленый цвет. А теперь в этой листве зеленый цвет угадывался лишь с трудом, сильно разбавленный оттенками серого, бурого, темно-коричневого. Нет, однозначно, это уже не та растительность, которая была прежде. И вид она имеет отталкивающий, вселяющий, скорее, чувство опасности.

Еще более отталкивающими были звуки мертвого Минска. Через броню они практически не проникали, но иногда Родионов включал приемник за бортом. Недружелюбный тревожный шелест деревьев, постоянные завывания, ухания и стрекотания каких-то далеких и близких существ заставляли быстро выключить звук, чтобы не слышать эту адскую какофонию.

Зато небо, очистившись за десятилетия от поднятой в него тысячами ядерных взрывов гари и пыли, стало таким же прекрасным и голубым. Даже еще более голубым, чем раньше. Еще бы, его столько лет не коптили автомобили и заводские трубы! Родионов смотрел на небо и невольно улыбался. Это небо принадлежит ему — единственному летчику на ближайшие тысячи километров. А может, и на всей планете.

Иногда эхо- и фотодатчики реагировали на движение. На мониторе эхорадара появлялась движущаяся точка, показывающая перемещения какого-то мелкого животного вблизи вертолета. Воочию увидеть этих местных обитателей удавалось редко — боясь неведомого существа, они не подходили близко, прячась в кустах, кронах деревьев и в руинах домов. Лишь несколько раз люди видели ворон — обычных ворон. Те прилетали, садились вдали от вертолета, что-то клевали, рылись лапами в земле и улетали.

Исключением был «Тузик» — так они назвали мутировавшего потомка лисы, волка или собаки. Он постоянно находился или в поле зрения, или на экране эхорадара. Шерсть у него была только на голове, конечностях и хвосте. На остальных частях тела — голая шкура, обтягивающая ребра и позвонки худющего животного. На шкуре — раны или язвы — не то проявления какой-то болезни, не то следы от схваток с другими зверями. Выглядел Тузик отвратительно, но его суетливая манера, да и то, что он был единственным постоянно наблюдаемым ими живым организмом, заставило уновцев считать его чуть ли не своим питомцем. Тузик пробегал по амфитеатру, что-то вынюхивая и метя территорию. Двигался он быстро, вздрагивал и прятался от каждого подозрительного звука. Иногда он неожиданно бросался в кусты и вытягивал оттуда какого-то мелкого грызуна. Иногда резко взбегал на руины и разражался истошным голосом, лишь отдаленно напоминающим собачий. Иной раз подходил к дюзе канализационного вывода, через который обитатели вертолета выбрасывали банки из-под тушенки, специально не до конца вычищенные ложками. Тузик усердно разгрызал банку и вылизывал ее содержимое.