Муссон
Шрифт:
Принц Абд Мухаммад аль-Малик во главе своей свиты въехал в Маскат. Горожане и придворные калифа аль-Узара ибн-Якуба отворили ворота и вышли встречать его. Они рвали на себе одежду, посыпали себя пылью и пеплом в знак раскаяния и склонялись перед его конем, умоляя сохранить им жизнь, клялись в верности и приветствовали как нового калифа Омана.
Принц бесстрастно сидел верхом — величественная, благородная фигура, но когда к нему явился визирь его брата Якуба с грязным мешком через плечо, лицо аль-Малика стало печальным. Он знал, что в мешке.
Визирь
Седая борода калифа была грязной и спутанной, как у уличного нищего, и мухи жужжащим облаком садились на его открытые глаза и окровавленные губы.
Аль-Малик печально посмотрел на голову брата, потом на визиря и негромко заговорил:
— Ты ждешь, что одобрю убийство моего брата и то, что ты притащил сюда этот скорбный предмет? — спросил он.
— Великий повелитель, я хотел обрадывать тебя.
Визирь побледнел и задрожал. Аль-Малик жестом подозвал шейха племени авамир, ехавшего рядом с ним.
— Убей его!
Шейх наклонился в седле и ударом сабли разрубил голову визиря до подбородка.
— Обращайтесь с телом моего брата достойно и подготовьте к погребению до захода солнца. Я буду молиться за его душу, — сказал аль-Малик. Потом он посмотрел на склонившихся жителей Маската. — Ваш город теперь — мой город. Его жители — мои люди, — сказал он. — По моему указу Маскат не подлежит разграблению. Его женщин мое слово защищает от насилия, а его сокровища — от грабежа. — Он поднял правую руку, благословляя, и сказал: — После того как вы принесете мне клятву верности, все ваши прегрешения и преступления против меня будут прощены и забыты.
И он въехал в город, прошел во дворец и воссел на Слоновий Трон Омана, вырезанный из огромных слоновьих бивней.
Сотни знатных вельмож просили приема у нового калифа и сотни важнейших государственных дел ждали его внимания, но одним из первых, за кем он послал, был шейх аль-Салил. Когда Дориан простерся перед троном, аль-Малик сошел с него, поднял Дориана и обнял его.
— Я считал тебя мертвым, сын мой. Но когда увидел твое знамя над рядами воинов масакара, сердце мое запело от радости. Я перед тобой в долгу и никогда не узнаю, насколько велик этот долг: если бы ты не привел под наши знамена племена севера, битва могла бы закончиться совсем иначе. И я не сидел бы сегодня на Слоновом троне.
— Отец, в бою я захватил пленника из числа турок, — сказал Дориан и сделал знак Батуле, который ждал среди вельмож в дальнем конце зала. Батула вышел вперед, ведя на веревке Заяна аль-Дина.
Заян был в рваной и грязной от крови и пыли одежде, его волосы и борода побелели от пыли, а босые ноги были окровавлены, как у пилигрима. Вначале аль-Малик не узнал его. Заян, спотыкаясь, прошел вперед, бросился к ногам отца, заплакал и заюлил, как побитая собака.
— Отец, прости меня. Прости мою глупость. Я виновен в измене и неуважении. Я виновен в алчности. Меня увлекли злые люди.
— Как это? — холодно спросил калиф.
— Блистательная Порта пообещала мне Слоновий Трон, если я восстану на тебя, я же был слаб и глуп. Я сожалею об этом от всего сердца, и
если ты прикажешь казнить меня, буду кричать о своей любви к тебе до последнего вздоха.— По справедливости ты заслуживаешь смерти, — сказал калиф. — Всю свою жизнь ты видел от меня только любовь и доброту, а ответил предательством и бесчестьем.
— Дай мне еще одну возможность доказать тебе свою любовь.
Заян слюнявил сандалии отца, из его носа текла слизь, а из глаз слезы.
— Этот день уже омрачен смертью моего брата Якуба. Хватит проливать кровь, — задумчиво сказал аль-Малик. — Встань, Заян аль-Дин, я прощаю тебя. Но в наказание ты должен совершить паломничество в святые места в Мекке и попросить прощения там. И не показывайся мне на глаза, пока не вернешься с очищенной душой.
Заян встал.
— Да будет на тебе благословение Аллаха, Великий, ибо ты милосерден. Моя любовь к тебе будет подобна могучей реке, которая течет вечно.
Продолжая кланяться, изъявляя свою верность и любовь, Заян пятясь прошел через весь тронный зал, потом повернулся, протолкался сквозь ряды придворных и вышел за высокие резные двери.
После триумфального вступления армии в Маскат новый калиф десять дней праздновал свое восшествие на трон в залах дворца и на улицах города. Праздник кончился за неделю до Рамадана. Большинство воинов пустыни вернулись в свои поселки в маленьких оазисах, разбросанных по всему Оману, потому что были жителями пустыни и в городских стенах чувствовали себя неловко и непривычно. Они поклялись в верности аль-Малику и уехали на своих верблюдах, увозя добычу, захваченную при разгроме турецкой армии.
Те, кто остался, присоединились к празднеству горожан; в городе на каждом рынке и на каждой площади жарили на кострах туши верблюдов и баранов. Гремели рога, били барабаны, мужчины танцевали на улицах, а закутанные женщины смотрели на них с террас вторых этажей.
Новый калиф прошел во главе процессии по запруженным народом улицам, каждые несколько шагов останавливаясь, чтобы обнять воинов, сражавшихся в его армии. Воины восторженно кричали, стреляли в воздух и припадали к его ногам.
Далеко за полночь вернулся калиф в свой дворец, и шейх аль-Салил был с ним неотлучно весь этот день.
— Побудь со мной еще немного, — приказал калиф, когда они подошли к дверям его опочивальни. Он взял Дориана за руку и через опочивальню провел на высокий балкон, выходящий на море и улицы города. До них отчетливо доносились музыка и крики пирующих; пламя костров отражалось от стен и освещало танцующих.
— Я должен объяснить тебе, почему простил Заяна аль-Дина, — сказал наконец калиф.
— Ты ничего не должен, великий, — ответил Дориан. — Это я должен тебе.
— Заян заслужил более строгое наказание. Он изменник, и я знаю, как он обошелся с твоими товарищами в проходе Пестрой Газели.
— Дело не в моих товарищах, — ответил Дориан, — а в том, как он поступил с собой. И меня охватывает гнев оттого, что однажды он снова так поступит.
— Ты думаешь, его раскаяние ложно?
— Он жаждет Слонового Трона, — сказал Дориан. — Я был бы счастливее, если бы ты пригрел на груди скорпиона и положил к себе в постель кобру.