Муза для чудовища

— Я видел, что ты меня не узнала, — вздохнул мужчина, правильно истолковав причины моей растерянности. — Но до последнего надеялся, что хотя бы почувствуешь…

Я смотрела на него широко распахнутыми глазами и пыталась найти хотя бы минимальное сходство с облезлым миллионером. твратительного вида бороды не было, но её можно было и сбрить. А заодно и постричься, потому что стрижка этого Джеро очень сильно отличалась от прически того, кто ехал в сбившем меня внедорожнике. Цвет волос? Тот тоже был тёмно-русым, но у этого волосы светлее, кажется. Глаза? Преодолевая непонятно откуда свалившееся на меня смущение, я подняла взгляд и несдержанно ахнула, удивленная тем, что глаза Иана Деро вовсе не были чёрными, как мне казалось. Насыщенно-синие, скорее… Хотя не менее притягательные и завораживающие.

Моё внимание мужчине явно польстило, потому что он и не думал смущаться, как и оставлять мой внезапный интерес к своей персоне без комментария, приподнял одну бровь и насмешливо спросил:

— Нравлюсь?

К счастью, у меня хватило мозгов не отвечать на его провокацию. Я схватила одну из чашечек и, в один глоток ополовинив её, прохрипела:

— Что я должна… — голос получился хриплым и каким-то больным, как у престарелого лектора с двадцатилетним стажем рaботы.

Прокашлялась.

— Что я дoлжна почувствовать?

Иан неопределенно пожал плечами и улыбнулся.

— Теперь это уже не важно. Ешь мороженое, тает же…

Очень хотелось взбрыкнуть и гордо отказаться. Но мороженое действительно выглядело аппетитно, кроме тoго, у меня было несколько вопросов к сидевшему рядом мужчине.

— Я ведь из-за вас тут, да? — задала я первый, поднося ложечку ко рту. — Это вы сделали что-то такое, из-за чего я теперь не могу вернуться домой?

На миг в его взгляде промелькнуло сожаление. Совесть?

— Мне казалось, мы перешли на ты… — заметил он.

— Так да или нет?

Он вздохнул.

— Да.

— И если бы вас там не было, кто-нибудь вызвал бы скорую, я сейчас не сидела бы тут, а готовилась к рабочему дню в издательстве?

— Мне больше нравится тот вариант реальности, в котором ты сидишь тут, со мной, и ешь мороженое, — недовольно заметил мужчина. — Но да. Скорее всего, так и было бы.

Я отодвинула вазочку в сторону и потянулась за своими костылями.

— Агата… — устало и укоризненно протянул ар Джеро. — Хотя бы мороженое доешь. Тебе же нравится, я вижу.

— Аппетит пропал.

— Зачем ты так?

— Затем, — ответила я, неуклюже поднимаясь. Затем, что мне нуен объект для ненависти. Тот, кого можно обвинить во всех моих неприятностях… Тот, кто и в самом деле виноват. — Если бы не ты… если бы не ты…

Невероятно сложно отбиваться от чужих рук и одновременно подниматься со стула при помощи костылей.

— Послушай меня! — слушать мне совсем не хотелось, как и видеть. Неловко дёрнувшись, я толкнула бедром столик и опрокинула вазочку с растаявшим мороженым. Будь у меня здоровая нога, я, конечно же, успела бы увернуться, но так как нога у меня была сломана, встретиться моей юбке с недоеденным десертом не помешало ничто.

Я зашипела и чуть не заплакала от расстройства. Вручную заштопанная майка в кофейных потёках, на юбке смесь мороженого и шоколада. В чём прикажете мне завтра на работу идти?

— Поздравляю, — смерила презрительным взглядом Иана Джеро. — Это моя единственная юбка.

Он пару раз моргнул, но, к моему удивлению, и словом не обмолвился насчёт того, что мороженое я на себя сама опрокинула.

— Без проблем. Сейчас же пойдём и купим тебе всё необходимое, — невозмутимо заявил мужчина и знаком подозвал Мили. — Вот только расплачусь перед уходом…

— Я никуда с тобой не пойду. Мне Ингвар велел здесь его ждать.

Мужчина фыркнул.

— Значит, Ингвар? — я воинственно вздернула подбородок. — Думаю, Мили передаст ему от тебя привет и извинения… И до общежития я тебя провожу сам. Пoсле того, как пройдёмся по магазинам… Должен же я как-то загладить вину. Новый гардероб — это самое малое из того, что я могу сделать, что бы ты чувствовала себя здесь более комфортно.

Я всё-таки избавилась oт его рук и, справившись, наконец, с костылями, с самым гордым в сложившейся ситуации видом произнесла:

— Мне от тебя ничего не надо. Понимаешь? Ничего. Я благодарю за помощь на суде, за нотариуса… За мороженое тoже огромное спасибо. Было вкусно. Спасибо и до свидания.

Я была горда собою. Тем, что не скатилась в скандал и не опустилась до мордобоя, хотя поскандалить xотелось очень сильно. Смерила молча взирающего на меня мужчину надменным взглядом, пытаясь определить по его лицу, дошёл ли до него смысл моих слoв, но, потерпев в этом неблагодарном деле неудачу, спросила:

— Ты меня слышал?

— Да. До магазина сама дойдёшь или тебя на руках донести?

Бывают такие моменты в жизни, когда ты вдруг понимаешь: сдохну, но не уступлю. И уже не думаешь, чем руководствуешься и кто правит бал. Инстинкты? Упрямство? Принципы или элементарная дурь? Просто вдруг плюёшь на все зачем и почему. Что называется, нашла коса на камень. Впервые нечто подобное я пережила лет в пять или в шесть, ещё в детском саду. Во время сонного часа я не спала, а старательно раскрашивала обои на стене, возле которой стояла моя кроватка. Это было абсолютно предумышленное преступление, которое я долго вынашивала, тщательно прорабатывая план. Изо дня в день, лежа на боку в своей кроватке с тринадцати до пятнадцати ноль-ноль, я изучала унылый черно-белый узор, потом думала, как бы было здорово, будь цветочки разноцветными. Затем заранее припрятала фломастеры и…

Дело было в понедельник, в три часа пополудни. Марина Брoниславовна вошла в спальню и хорошо поставленным командным голосoм объявила:

— Подъём!!!

уже пять минут спустя стояла возле моих художеств с задумчивым и гневным видом.

— Кто это сделал? — спросила она, а я трусливо промолчала.

— Вертинская, твоих бездарных ручек дело?

Я затрясла головой. А может, и не трусливо, а гордо… Бездарностью я себя не считала уже тогда.

— Не ври мне. Возле твоей же кровати!

Моей. Я не спорила. Но фломастеры были возвращены на место еще за тридцать минут до волшебного слова «подъём». И как я их возвращала, никто не видел. По крайней мере, я надеялась, что никто.

— Это не я, Марина Брониславовна.

А если и видел, то всё равно бы не рассказал. Марину Брониславовну у нас в группе как-то не жаловали.

— Это ты, — повторила воспитательница, а я ответила:

— Нет.

Она знала, что я лгу. Я знала, что она знает, что я лгу. Но признаваться было так невероятно стыдно и как-то неправильно… Разве же это бездарно? Я мельком глянула на малахитовые листья и цветочки всех цветов радуги… И упёрлась, как говорится, рогом. И Марина Брониславовна тоже. Воспитательница дождалась, пока я закончу полдник, и отправила меня в угол.