Мужики и бабы
Шрифт:
А Прокоп сказал:
– Бог подаст.
Серган покачал головой и скорбно произнес:
– Вот что значит несознательный элемент.
– Ладно, отойди, – сказал Сергану Лепило.
– Ну дык как насчет подписки, Прокоп Иванович? – спросил Бородин, после того как Серган удалился.
– А никак, – твердо ответил тот.
Кречев только зубами скрипнул.
– Мотри, мужик, с огнем играешь, – сказал Андрей Иванович. – Придется тебя на сходе обсуждать.
– А вы меня не пугайте. Подписка добровольная. Мы тоже законы знаем.
– Ну, твое дело – твой ответ.
Сход
– Эй, Буржуй! Не заступай черту…
– А ты его грошем по сопатке.
– Но-но… Учи свою мать щи варить.
– Дак это я по теории мирового пролетариата…
– С буржуями обхождение известное.
– Заткнись, Кабан! А ежели тебя по сурну хряпнуть?
– А меня за что? Я ж не играю.
– Вот и стой да посапывай.
Ближе к дверям разговор иной:
– На Брюхатовом поле инда бель выступила.
– Следствия известная – сухменность.
– Навоз не успеешь растрясти, в момент прожаривает. Ветром, как щепу, гонит.
– Я его в кучах оставлю.
– Иван Корнев, говорят, вы с Тыраном плитняк подрядились возить?
– С Петряевой горы… Четвертак за воз.
– А в гору подыматься мысленно? Ась?
– Рожь возить выгодней… Намедни в Мелянки обозом ездили… По наему товарищества.
– Это с Колтуном, что ли?
– Ну… В Щербатовке остановились на постоялом дворе. Скинулись выпить. Вот тебе, сели за стол и сцепились. Дядя Вася Тарантас и говорит: «У меня сыны, мил моя барыня, офицерами вернулись. Один с именной саблей, а вы, мол, и в армии не служили». – «Как не служили? Ах ты, Тарантас, кривые ноги!» – «Расшибу!» Колтун как ахнул кулаком по столу, так чайник с самовара подпрыгнул и упал. Все и разбежались. А при расчете мириться стали. Колтун пыхтел, пыхтел, вынул из кошелки мешок с салом и говорит: «Ешьте, ребята, свинину…» Мы так и покатились.
– А я двенадцать целковых привез деду из той поездки. Он говорит: «Эх, теперь мы и сошники оттянем, и колеса купим, и дегтю». А я ему: «Деда, купи мне новую косу».
– Дождя не выпадет, и косить нечего.
– А в Веретье, говорят, был дождь, и в Степанове… Только нас обходит.
– Место у нас такое – притяжения нет.
– Яблок ноне много… Вот удержать бы их.
– Ветер сшибет.
– Ну не скажи… Ежели стихии не будет – устоит яблок.
– Э-э, как она… как ее, причина понятная.
– Дядь Андрей, как думаешь – дождь будет?
– Э-э, как она… как ее, наверно, будет, наверно, нет.
– Гы-гы-гык!
А народ все подходит, наваливает, прижимает передних к двери, подталкивает.
– Что у тебя за мослы? Как оглоблей пыряешь.
– Всю мякоть бабе отдал…
– Ты не гляди, что он кость. Но обширность большую имеет.
– Тесна рубаха-то?
– Да, щадна, щадна.
Кто-то из ребят, играющих в выбитного, заголосил петухом.
– Ребята, Кукурай плывет!
Через площадь к трактиру шел церковный звонарь Андрей Кукурай, шел как всегда неуклюже, кидая с носка на пятку негнущиеся ноги, точно пихтелями в ступе толок.
Он был подслеповат,
глух, и оттого ребятишки вечно вились вокруг него стаей, как стрижи возле немощного коршуна, и донимали озорными выходками.Вот и теперь, завидя его, они закружились, завьюнили, приговаривая:
Кукурай, Кукурай.Скинь портки и загорай…– Вота скаженные… Нету на вас угомона, прости господи… – ворчал себе под нос Кукурай и топал к трактиру.
Худой и верткий подросток, по прозвищу Колепа, с засиненной от пороховой вспышки рожей, бросив свой грош у черты, на четвереньках поскакал на Кукурая и хрипло затявкал:
– Гав-гав-гав!
– Кто тут собак распустил? Пошла, окаянная! Позовитя ее, позовитя…
А от трактира несется дружный гогот:
– Гыр-гыр-гыр…
– Хо-хо-хо!
– Эх-хе! Вот это вызвездил…
Наконец появился председатель Кречев, он шел на манер командующего в окружении своего боевого штаба; слева семенил возле него и подобострастно закидывал кверху голову секретарь Левка, справа Бородин, с независимым видом, как будущий тесть, а по пятам табунились Якуша, Федот Иванович, Санек Курилка, Кабан и даже Тараканиха. Весь сельсовет в полном сборе. А ребятишки перекинулись от Кукурая к сельсоветчикам и, разинув рты, вытянулись за ними целой шеренгой.
– Куда попы, туда и клопы, – ухнул кто-то басовито у дверей.
И вся мужицкая орава загрохотала, встречая свое высокое начальство.
Поднимались по винтовой лестнице долго, грохали сапогами, гудели, как потревоженный улей.
На втором этаже четыре столика были составлены в большой стол – это для президиума; остальные были стасканы в кучу в передний угол. Рассаживались на табуретках, скамьях, на подоконниках или просто присаживались на корточки вдоль стен. А то стояли кучками и в дверях, и у стенок, и на лестничной площадке толпились, курили.
– Макар, ты чего на порог выпер? Тебе и так – плюнуть, не достанешь в задницу, – это опоздавший Биняк рвется в залу.
– А ты что, на Тараканиху поглядеть хочешь? – сипит Макар Сивый, загородивший, как бугай, весь проход.
– Он ей шепнуть не успел, под каким забором ждать будет, – бабьим голосом звенит Сенька Луговой.
– Эй, православные! Которые впереди… Молебен скоро начнут?
– Счас… Левка Головастый Евангелию раскрыл.
– Пропустите Василия Ольпова! Он гороху поел – выражаться хочет…
– Эй, ущемили, дьяволы!
– Ходи промеж ног, блоха.
А в президиуме Левка Головастый уже раскрыл во весь стол свою картонную папку с делами, вынул из кармана шкалик с чернилами, навострился писать. Кречев долго тряс над головой школьным звонком, а сам глядел в Лев кину раскрытую папку, остальной президиум облепил стол со всех сторон, облокотились, подперев челюсти кулаками, как обед ждали.
Наконец шум затих. Кречев ухватил за кольцо звонок, оперся на стол:
– Сход объявляется открытым. Значит, по первому вопросу исполком сельсовета вынес такое решение: с завтрашнего дня приступить к рубке кустарника в Соколовской засеке. Возить будем через десять ден, после того как с навозом управимся. Возить, значит, в такие гати: к Волчьему оврагу по главной дороге на Богачи, к Святому болоту по дороге на Тимофеевку и на луга в конец озера Долгое. Какие вопросы имеются? Кто желает слово сказать? – Кречев крутит головой, словно вывинтить ее хочет из тесного ворота гимнастерки.