Мужики
Шрифт:
И сейчас все понимали, что он хочет замять ходившие уже сплетни.
А старый Шимон, солтыс, — тот, по своему обыкновению, сказал ему прямо:
— Нечего нам очки втирать! Чего ты стараешься? Людская молва — что пожар: ее руками не потушишь, сама она должна выгореть! И еще я напомню тебе, что сказал перед твоей свадьбой: когда женится старик на молодой, не отогнать ему беса и святой водой!
Борына, разозленный, пошел прямо домой.
Ягуся, вообразив, что теперь, когда он встал, все опять пойдет по-старому, вздохнула с облегчением и стала с ним заговаривать. Она заглядывала ему в глаза, ластилась к нему и ворковала в избе сладко, как прежде. Но он ее тотчас осадил такими резкими словами, что она вся сжалась.
С этого дня Борына опять, как бывало, взял все в свои руки, за всем сам следил и никому потачки не давал. Как только выздоровел, стал целыми днями молотить вдвоем с Петриком на гумне или возился с зерном в амбаре, ни на шаг не уходил со двора и даже по вечерам сидел дома — чинил упряжь или строгал что-нибудь. Он так зорко стерег Ягусю, что ни один ее шаг не укрывался от него. Даже сундук с ее праздничными нарядами он запер, а ключ носил при себе.
И натерпелась же она от него! Мало того, что он из-за каждого пустяка орал на нее и никогда доброго слова не говорил: он держал себя так, словно не она была хозяйкой дома, все распоряжения отдавал Юзе, с Юзей советовался о разных делах, в которых девочка ровно ничего не понимала, ей наказывал за всем надзирать, словно и не было Ягны в доме!
Ягна целыми днями пряла, ходила сама не своя, бегала к матери жаловаться и плакать. Но и Доминикова своим заступничеством ей не помогла. Борына, сказал, как отрезал:
— Жила твоя дочка полной хозяйкой, делала, что хотела, ни в чем у нее недостатка не было, а не умела этого ценить, так пусть теперь попробует другого! И тебе говорю, и ей ты это передай: пока у меня ноги ходят, буду свое оберегать и не допущу, чтобы надо мной потешались, как над дураком каким — нибудь! Это ты запомни!
— Бога побойся! Что она тебе худого сделала?
— Если бы сделала, я не так бы с ней поговорил и не так поступил! Довольно и того, что она с Антеком связалась.
— Так ведь в корчме, на танцах, при всех!
— Как же, только в корчме! Не морочь ты меня!..
Он давно уже смекнул, что в тот вечер, когда он нашел платок Ягны в снегу, она, вероятно, выходила на свидание к Антеку. И не давал себя убедить, ничему не верил и твердо стоял на своем. А в заключение сказал:
— Я человек добрый, сговорчивый, это все знают. Но если меня стегнут кнутом, я дам сдачи дубиной!
— Бей того, кто перед тобой виноват, а невинных напрасно не обижай — потому что из каждой обиды родится месть!
— Я никого не обижаю, я свое обороняю!
— Только бы ты вовремя увидел, когда твое кончится!
— Грозишь мне?
— Нет, говорю то, что думаю, а ты не очень заносись! И на свой аршин других не меряй!
— Хватит с меня твоих поучений да прибауток, у меня своя голова на плечах! — рассердился Борына.
Тем дело и кончилось. Доминикова, видя его ожесточение и упорство, не возобновляла больше этого разговора, надеясь, что все само собой пройдет и как-нибудь уладится. Но старик не смягчался и даже находил какое-то удовольствие в этой злости. Правда, нередко по ночам, услышав плач Ягуси, он невольно срывался с постели, чтобы бежать к ней, но вовремя спохватывался и делал вид, что встал лишь для того, чтобы выглянуть в окно или проверить, заперты ли двери.
Это продолжалось добрых две недели. Ягне было так тяжело, так горько, что она едва себя сдерживала. Она не смела смотреть людям в глаза, стыдно ей было: ведь все в деревне знали, что творится у Борыны.
В доме царило уныние, все бродили, как тени, тихо, боязливо. Из соседей редко кто заглядывал — у всех довольно было своих передряг. Не приходил и войт, рассердившись на Борыну за то, что тот не захотел у него крестить. Только
братья Ягны забегали иногда, да Настка Голуб приходила с прялкой, но она ходила к Юзе и больше для того, чтобы увидеться с Шимеком, так что Ягне от ее посещений было мало радости. Порой навещал их Рох, но, видя хмурые, злые лица, скоро уходил.Один лишь кузнец приходил каждый вечер и просиживал долго. Он, как только мог, восстанавливал старика против Ягны и старался вкрасться к нему в доверие. Часто заглядывала Ягустинка — эта любила подбавить масла в огонь там, где люди ссорились. Каждый день бывала у дочери и Доминикова и каждый день твердила ей одно и то же: что старика надо смягчить покорностью.
Но Ягна не могла смириться, — напротив, в ней назревал бунт, и озлобление все чаще прорывалось наружу. Этому немало способствовала Ягустинка. Раз она тихо сказала Ягне:
— Жаль мне тебя, Ягусь, как дочь родную! Старый пес обижает тебя, а ты, как ягненок, все терпишь! Другие бабы не так делают, не так!
— А как же? — спросила Ягна с любопытством. Ей уже порядком надоело глотать обиды.
— Злого укротишь не добром, а только еще большей злостью! Он с тобой, как с девкой, говорит, а ты — ничего! Платья твои, как вижу, у него под замком, каждый твой шаг он сторожит, слова тебе по-хорошему не скажет, а ты что же? Вздыхаешь, кручинишься и божьей милости ждешь? Эй, помни пословицу: на бога надейся, а сам не плошай! На твоем месте я бы знала, что мне делать! Юзьку я выдрала бы, чтоб не распоряжалась в доме. Хозяйка-то ведь ты, а не она! А мужу ни в чем бы не уступала! Коли хочет войны, так пусть будет такая война, чтобы у него глаза на лоб полезли! Дай только мужику над собой власть, так он живо драться начнет, и бог знает чем это может кончиться!..
— А первым делом, — Ягустинка понизила голос и нагнулась к уху Ягны, — первым делом отставь ты его, как теленка от коровы, не допускай к себе ни за что, держи, как пса за порогом! Увидишь, как он подобреет!
Ягна перестала прясть и заслонила руками покрасневшее лицо.
— Чего ж ты, глупая, застыдилась? Худого тут ничего нет. Все так делают и будут делать, не я первая это выдумала. Юбкой мужчину дальше заманишь, чем собаку салом. Собака скорее образумится! А старого еще легче, чем молодого, ему труднее по чужим избам грешить. Сделай так — и скажешь мне спасибо! А что там плетут про вас с Антеком, ты этого близко к сердцу не принимай: хоть ты будь бела, как первый снег, — все равно сажу на тебе увидят. Так уж водится на свете: робкому пальцем не дадут пошевелить, сейчас пойдут трезвонить. А кому все равно, что о нем говорят, кто силен и смел, тот может делать, что хочет, и никто словечка не скажет, да еще будут к нему ластиться, как собачонки! Сильный, неуступчивый и злой всем миром владеет!.. Вот и про меня немало болтали, и про мать твою тоже — всем было известно, что у нее с Флореком…
— Матери ты не касайся!
— Ладно, пускай она для тебя святой остается. Правда, каждому человеку надо что-нибудь святое иметь.
Долго еще рассуждала Ягустинка, поучала Ягусю и понемногу, не ожидая вопросов, рассказала об Антеке все, что только могла придумать. А Ягуся слушала с жадностью, не выдавая себя, однако, ни словечком. Советы Ягустинки крепко засели у нее в голове, она целый день раздумывала над ними.
Вечером, когда у них сидели Рох, кузнец и Настка, она сказала мужу:
— Дайте-ка ключи от сундука, мне надо одежу проветрить!
Он дал, немного сконфуженный смехом Настки, но все-таки, когда Ягуся опять уложила все, протянул руку за ключом.
— Тут только мое, так я уж сама его поберегу! — сказала она с вызовом.
И с этого вечера начался в доме ад! Старик вел себя по-прежнему, а Ягна не уступала, на одно слово отвечала — десятком, да так громко, что крик слышен был на улице. Это ей мало помогло, и тогда она начала делать старику назло.