Музыкальная шкатулка Анны Монс

— Быть может, я ошибаюсь. Но ведь проверить легко. Анализы крови и мочи точно не солгут. И у бабки твоей хватит ума их сделать…

— Ты… вон!

Игнат поднялся, и Ксюша, сидевшая тихо-тихо, тоже вскочила.

— Стой, — Виолетта облизала губы. — Это только один раз было… ну да, курнули вчера с девчонками. И чего?

Ей явно плевать на мнение Игната по этому поводу, но вот бабку она боится. Луиза Арнольдовна, прекрасно зная внучку, вряд ли поверит в то, что случай был единичным. И упрячет Виолетту в лечебницу или как минимум посадит под замок.

— Ничего. Расскажи, ты взяла шкатулку?

— Да не брала я ее! — взвизгнула Виолетта. — Чего вы все ко мне прицепились?! Сначала мамка… потом этот еще, ее муженек первый. Псих полнейший! Заявился, как ты, поутру и давай орать, что я воровка…

— До смерти матери это было или после?

— До… Вообще, сказал: если не верну, он меня уроет.

То есть шкатулка пропала еще до смерти Ольги? Это уже интересная деталь. И не могла ли сама ее смерть явиться результатом этого исчезновения?

Игнат сел и потребовал:

— Рассказывай!

— Да чего рассказывать? Ну, приперся он и начал слюной брызгать, говорил, что я тварь и воровка, что если не верну шкатулку — хуже будет. Я его и послала куда подальше. А он мне в горло вцепился и душить начал! Хорошо, Максик со мною был… это мой знакомый.

Кажется, чуть больше, чем знакомый, если он находился в квартире Виолетты с утра пораньше.

— Если мне не веришь, у него спроси. Максик — сильный. И психа этого с лестницы спустил. Сказал, если тот вернется, он ему шею свернет на фиг! У меня, между прочим, синяки остались! Вот тут, — Виолетта задрала голову и ткнула пальцем в свою смуглую шею. — Потом неделю тональником мазалась.

— И ты поехала к матери?

— Ну да. Сначала позвонила, а она трубку не взяла. Я злая была… нет, ну, мы не особо ладили, вообще, она вечно ныла, жаловалась на все, занудная была, почище бабки. И как мы разъехались, оно как-то и лучше стало. Она сама по себе, я — сама по себе. Но тут же не промолчишь! Я хотела сказать, чтоб она своего придурка осадила, что, если он еще раз на горизонте возникнет, я заяву накатаю. И посажу. Ну его на фиг, чтоб меня всякие тут пугали!

Картина вырисовывалась. Шкатулка была — и пропала, что вызвало приступ ярости у Перевертня. Он отправился к Виолетте… почему к ней? Или у братца ее он тоже побывать успел? Игнат все проверит. Но в любом случае этот разговор не дал результата.

И Перевертень вернулся к любовнице.

Убил?

Или же убил не он, а кто-то другой? Тот, кто взял ту проклятую шкатулку. Возможно, Ольга, дав себе труд подумать, могла бы вычислить преступника.

Одно непонятно: каким боком к этой истории Ксюша приклеена?

Игнат доставил Ксюшу в контору — даже переодеться ей не позволил, мол, некогда на мелочи размениваться, — и уехал, строго-настрого запретив ей выходить из кабинета.

А когда вернется — не сказал.

Вообще, он вел себя так, словно имел полное право распоряжаться Ксюшиной жизнью, а самое странное, что у нее и мысли не возникало это его право оспорить. Напротив, Ксюша чувствовала себя обязанной ему, и это ощущение несколько ее тяготило.

— Ну? — Эллочка выждала целых пять минут, прежде чем заглянуть в кабинет. — Уехал?

— Уехал, — подтвердила Ксюша.

И Эллочка, проскользнув за дверь, плотно ее прикрыла. Села на кресло и велела:

— Рассказывай!

— Что рассказывать?

— Все.

Взгляд у нее был жадный, ищущий, и Ксюше он весьма не понравился.

— У меня квартира сгорела, — Ксюша ляпнула первое, что пришло ей в голову, лишь бы отделаться от этого взгляда. Она ожидала, что Эллочка возмутится или ужаснется, или хотя бы удивление выкажет — все-таки не каждый день у ее хороших знакомых пожары случаются!

Но Эллочка просто отмахнулась и велела ей:

— Ты про нашего идиота рассказывай.

— Почему — идиота?

За Игната ей вдруг стало обидно.

— Потому что только идиот с такой дурой, как та грымза, свяжется, — Эллочка скривилась. — У нее ж на лбу написано, что стервядь она.

— Кто?

— Помесь стервы и шалавы… Приперлась тут вчера и давай права качать, твой адресок требовать… Что там между вами? Вы уже переспали?

Ксюша почувствовала, как ей щеки краска заливает.

— Не финти. — Эллочкин коготок припечатал папку, которую Ксюша собиралась открыть и сослаться на некую мифическую неотложную работу. — Такие, как эта, опасность задницей чувствуют. И если ты ее припекла, значит, не на пустом месте.

Ужас! Трижды ужас! Четырежды. Кошмар кошмарнейший, потому что Эллочка своими догадками, конечно, не только с Ксюшей поделилась, но и со всей конторой. И, значит, теперь каждый второй, если не каждый первый, думает, будто Ксюша с начальством переспала…

А если они узнают, где она живет сейчас?

И подумать-то о таком страшно. Ксюша вовек не отмоется!

Но… было в этом разговоре нечто неправильное. Например, это самое Эллочкино нездоровое любопытство. Нет, конечно, она и раньше любила посплетничать, но ведь Стас погиб, а она Стаса любила. И получается, что любовь эта существовала исключительно на словах? Если бы на самом деле у Эллочки любимый погиб, стала бы она Ксюшиной личной жизнью интересоваться?

— А давай, — Ксюша сцепила ладони в замок, — меняться. Я тебе — про Игната…

— А я?

— А ты мне — о том, что у Стаса с Акулиной вышло.

Эллочка нахмурилась, глаза ее как-то нехорошо блеснули:

— Откуда узнала?

— Были… источники, — во всех фильмах про полицию, которые Ксюша смотрела — а было таковых немного, поскольку предпочитала она все же исторические мелодрамы, — источники являлись святым делам для агента.

— Виктория донесла, — Эллочка сделала свои выводы. — Небось втирала тебе, что Стас бедную девочку обидел… воспользовался ситуацией…

— А… не так все было?

Неприятно копаться в чужих секретах, но не может же Ксюша и дальше притворяться, что с ней все в порядке! У нее квартира сгорела! А если бы Игнат о ней не позаботился, то с квартирой вместе сгорела бы и Ксюша.

— Она за ним давно бегала, еще когда он только в конторе появился, — Эллочка села прямо и руки сложила на округлой коленке. Плечи ее приподнялись, а декольте опустилось, открывая ложбинку на груди. Будь Ксюша мужчиной, вид этот ее бы порадовал. — Проходу не давала, буквально на шею ему вешалась. А он — что? Он же мужик, а не дерево! И с чего отказываться, когда оно само в руки падает? Вот и завязался у них романчик. А на той вечеринке Стас ей отставку дал. Надоела она ему — хуже горькой редьки. Мало того что бегает за ним, будто чумная, так еще и ревнует по малейшему поводу. Истерики, Ксюха, ни одному мужику не нравятся. Запомни!