Музыкальный Дом

Лучше бы, конечно, здесь был Уилл. Если они переедут сюда, здесь вполне хватит места для них обоих. После того, как выяснилось, что ее отец использовал девушек для подушек, рукояток ножей и других мелочей, ФБР все забрали, приурочив к делу о Миннесотском Сорокопуте. Оно и к лучшему. Они с Уиллом купят все новое, начав жизнь с чистого листа. Не все же оглядываться в прошлое? Сколько можно уже?

Она устало потерла виски. Конечно, ей не сбежать ни от воспоминаний, ни от запаха дерева, который был с ней все детство. Раньше Эбигейл думала, что со смертью отца все будет кончено, и долгое время так и было. Словно она играла в игру «притворись, что все стало хорошо», и взрослые верили. Верили, что она адаптировалась к новой жизни, к тому, что о ней шепчутся по углам, и к тому, что незнакомые люди первым делом спрашивали ее: «ты правда ела людей?»

Мама рассказывала, что, когда они только начали встречаться, папа часто менял работы, надолго нигде не засиживаясь, а мама работала в баре официанткой. Затем она забеременела, и внезапно Гарри решительно настоял на родах и даже сделал ей предложение.

Он полностью изменился: усердно работая, купил дом, две машины, построил эту хижину и начал откладывать своей любимой Эби на колледж. Благодаря ему она появилась на свет и стала тем, кто она есть.

Когда Эбигейл брала в руки нож, чтобы освежевать тушу убитого оленя, его глаза зажигались странным, безумным огнем. Он что-то видел в ней, возможно, себя, свое продолжение. Он говорил, что она будет гораздо сильнее, умнее и опаснее, чем сам Гарри, и восхищался этой фантазией, как самой дорогой сердцу мечтой.

Кому она могла это объяснить? Соседкам по общаге? Которые фотографировались в туалете, обсуждали, кто кому изменил на потоке, и считали самой серьезной проблемой, что зачет перенесли на два дня раньше, а новые методички все еще в типографии? Эбигейл надеялась, что ошибается. Что каждый, выпади ему похожая судьба, как у нее, смог бы ее понять. Потом она вспоминала лицо Кроуфорда в ту ночь, когда он приехал в ее дом с другими агентами, полное скрытого презрения и подозрительности, и понимала, что нет. Не поймут.

Не поймут, что отец знал о ее жизни все: с кем она учится, куда ходит, какой мальчик ей нравится, успеваемость в школе, мечты и цели. Что он поддерживал ее во всем, в любых начинаниях, проектах, желаниях, лишь бы под его контролем. Она считала, что это — высшее проявление любви, и насмехалась над другими девочками, раз их отцы не ведут себя, как курица-наседка.

Только когда она сказала, что не хочет учиться здесь, в Миннесоте, а уехать, она поняла глубину пропасти, в которую ее посадили. У нее не оказалось близких друзей. У нее так и не появилось парня, потому что отец исподволь внушал ей, что они хотят ею воспользоваться. Ее недоверие разрушало легкость флирта, и что Джей, что Ральф Гриффин из параллельного класса быстро стали называть ее чокнутой. А когда она попыталась рассказать маме, то услышала в ответ: «будь благодарна, он ведь так много ради нас сделал».

Для нее до самого конца отец оставался основой основ ее мироздания, уйти от него, рассказать о том, что он делал, предать его было немыслимо. Она была у всех под носом и одновременно абсолютно одна.

Сочувствуя ее положению, доктор Блум как могла поддерживала ее во время реабилитации и позже, когда у них начались частные сессии во время учебы в университете, но этого было недостаточно. Алана также долгое время выступала буфером между ней и Кроуфордом, когда тот еще подозревал Эбигейл в соучастии: ее бы посадили следом, если бы не Подражатель. Какой-то человек растерзал нескольких девушек и выставил их тела напоказ. Только благодаря этому Эбигейл позволили сдать психологические тесты в академию ФБР, и то она прошла отбор просто потому, что уже знала их наизусть. Знала, какие ответы «правильные».

Тест ММИЛ, многопрофильный личностный опросник, который, кстати, разработали еще в 30-х в ее родном штате в Университете Миннесоты, был самым сложным. Ей пришлось пройти его дважды: первый раз честно, чтобы увидеть, как сильно она отличалась от «здоровых», и с разницей в год — мимикрируя под них. Тест тематических апперцепций после такого был проще пареной репы. Подумаешь, рассказать, что происходит на картинке с фигурками людей. Говори о взаимопомощи и дай им результаты обычной студентки, благо девочки в общежитии попадались сплошь болтливые.

Но одно дело учеба в университете, и другое — академия ФБР, куда не брали с криминальным прошлым. Джек сказал, что таковы условия приема, и никто не может на них повлиять. Но это была неправда, он мог, и Эбигейл ему об этом напомнила, не забыв добавить: «то есть это нормально, что мне пришлось себя защищать самой, когда это была ВАША работа — найти убийцу? Общество позволило ему растить меня шестнадцать лет, а теперь требует, чтобы я шла в какую-нибудь другую специальность? Пошла в детский сад, к примеру? Нянечкой? Так обстоят дела?!»

Эбигейл знала, что заденет его за живое, и не жалела ни на секунду. Особенно сейчас, ведь знай Джек, что у нее на душе, он посадил бы ее в психиатрическую лечебницу к Уиллу для ее же блага, для своего спокойного сна и сна жителей Балтимора. И никого бы не волновало, что лечиться она больше не собирается.

Эбигейл вздохнула и вылила кофе в раковину. В глаза словно насыпали песка. Выглянув в окно, она увидела, как агенты олицетворяли заботу о ее покое, разгадывая кроссворд и смотря фильм по ноутбуку.

В доме было абсолютно нечего делать: здесь стояла кое-какая мебель, которую Эбигейл сохранила из дома, электричество работало с перебоями, а телефон отказывался грузить даже «гугл». Они с папой раньше шутили, что их хижина похлеще тюрьмы Алькатрас, потому что вообще никакая сеть не ловит. Уму непостижимо, как Уилл умудрялся жить без современных технологий, хотя, судя по всему, доктор Лектер был того же сорта. Она не видела ни одного гаджета в его огромном доме. Доктор, наверное, еще и письма до сих пор шлет и помнит, где в городе почта находится.

— Как же, блядь, скучно, — произнесла она в полной тишине.

Если она пробудет здесь еще хоть час, то точно рехнется. Собрав волосы в хвост, Эбигейл достала одежду, в которой ходила на охоту, и выкинула на кровать: теплые носки, свитер, штаны и куртка из брезента, высокие ботинки с резиновой подошвой. Хорошо, что она не поправилась и не похудела, все село впору. Тут же лежал ее пояс с кучей кармашков и ножнами под охотничий нож. Она закрепила их на талии и проверила застежки, не разболтались ли и не отсырели ли за год. С биноклем, ягдташи — кожаной сумкой через плечо, ремнями для крепежа и переноса туши, она была почти готова. Что она забыла? Фляга воды — есть, походная аптечка — есть, охотничий билет, действующий еще полгода, путевка на право охоты и разрешение на ношение оружия.

Она вытащила винтовку из сейфа и, вдруг подумав, что никогда еще не ходила на охоту одна, застыла в нерешительности, держа холодный тяжелый корпус. Нет, она не боится, уже нет. Эбигейл вышла на улицу, закинув винтовку за спину, и направилась прямо к полицейским. Чтобы они обратили на нее внимание, ей пришлось постучать в окно. Защитники, еб вашу мать.

— Доброе утро. Вам ничего не нужно? — она мило улыбнулась.

Тот, что был за рулем и постарше, лет сорока, уставился на нее над очками для чтения, проигнорировав приветствие.