Музыканты

–  Кто это?
– с любопытством спросила Паула.

–  Агнесса Эстергази. Фильмовая звезда… Да ведь нас знакомили у Легара! Ты забыла?

–  Теперь вспоминаю, - Паула провожала Агнессу заинтересованным и добрым взглядом.
– Она узнала себя в Марице?

–  Это нетрудно. Я использовал ее словечки. К тому же взбалмошность, капризы…

–  Похоже, ты неплохо ее знаешь?

–  Кто не знает Агнессу? На то она и звезда.

–  Она настоящая Эстергази?

–  Самая настоящая. Из тех Эстергази, что уцелели при крушении Габсбургов. Кинематограф - ее призвание, а не средство к жизни.

–  Зачем же ты высмеял такую славную женщину?

–  Господи, для нее это дополнительная реклама. Вся Вена будет болтать: видели Марицу? Это вылитая Агнесса Эстергази. Я уверен, что она не сердится.

–  Я тоже так думаю.

Похоже, Паула гордилась им, как мать сыном, успешно сдавшим государственные экзамены. «Да ты стал совсем взрослым, мой мальчик!» - говорил ее взгляд. Кальману стало не по себе: она будто видела его насквозь и дальше - в перспективе грядущих лет, куда он не мог, да и не осмеливался, заглянуть…

ИМПЕРАТОР

Это случилось на генеральной репетиции «Принцессы цирка», которую вел король венской оперетты, герой-любовник, режиссер и директор театра «Ан дер Вин» красавец Губерт Маришка.

–  Эта ария героини лишняя, - безапелляционно заявил кумир Вены.

–  Мне хочется оставить ее, Маришка, - посасывая незажженную сигару, проговорил Кальман.
– Ты же знаешь, я сам постоянно стремлюсь к сокращениям, но…

Маришка в черном плаще и шелковой полумаске так посмотрел на Кальмана, что тот осекся. Не отводя глаз, Маришка сложил ноты вдвое и отшвырнул прочь.

–  Начали!..

–  Минутку, - не повышая голоса, произнес Кальман.
– Я произведу еще сокращение.

Он подошел к пюпитру, снял ноты, вынул тетрадку и разорвал ее на четыре части.

–  Как?.. Вы снимаете главную арию мистера Икс?
– ошеломленно проговорил дирижер.

–  Да… Продолжайте!

Казалось, Маришка то ли кинется на Кальмана, то ли потеряет сознание, он был белее пластрона своей сорочки.

–  Кальман!..
– произнес он сдавленным голосом.

–  Да, Маришка?

–  Это лучшее, что ты создал.

–  Мне это многие говорили, - равнодушно пробурчал Кальман.
– Не задерживайте репетицию. У меня нет времени.

Маришка был корифеем австрийской оперетты, баловнем зрителей, властным и самолюбивым человеком, но прежде всего он был а р т и с т о м. И пока на сцене творились суета и растерянность, напоминающие панику в обозе, он подошел к дирижеру и коротко с ним о чем-то переговорил. Затем дал знак к продолжению репетиции. Оркестр заиграл вступление к арии мистера Икс. Маришка вышел на просцениум, опустился на колени перед Кальманом и запел:

Верни, Маэстро, песню сердца назад,

Верни мне радость, о, мой названый брат!

Я нищ и жалок без тех звуков и строк,

Мой дух подавлен, я опять одинок…

Спел настолько блистательно, что даже партнеры захлопали, а Кальман холодно спросил:

–  Как с арией героини?

–  Будет, будет, все будет, уже есть, Ваше величество!

–  Так бы сразу… - Кальман прикрыл пальцами зевок.
– А ты отлично спел, Маришка…

…С цветами и бутылкой вина, возбужденный и радостный, Кальман вернулся домой.

–  Паула, Паула!
– закричал он с порога.
– Я - император!.. Ты и тут оказалась права. Я - император!.. Сам Маришка пел передо мной на коленях!..

В ответ - тишина. Дурная, давящая тишина. Встревоженный Кальман поспешил в комнаты.

Из спальни выползла старая слепая такса. Припав к полу, она вскинула длинную острую мордочку и завыла.

В страшном смятении Кальман распахнул дверь.

Паула лежала ничком вкось кровати, на подушке алели пятна крови. Казалось, она не дышит.

–  Паула!..
– то был голос смертельно раненного зверя…

Женщина медленно открыла глаза.

–  Я вернулась, - прошептала Паула.

– Не так-то просто оставить своего старого мальчика… Но приучайся жить без меня, милый…

НЕ УХОДИ!..

Кальман медленно катил инвалидное кресло, в котором сидела больная обезножевшая Паула. На руках у нее дремала дряхлая, совсем ослепшая Джильда. Она не обращала внимание на многочисленных товарок, прогуливающихся по улицам. В ту пору Вена по справедливости считалась городом такс: для их удобства на тротуарах были установлены низенькие поилки.

Вот выбежала рыжая длинношерстная такса.

–  Попьет!
– сказал Кальман и перестал толкать кресло.

–  Спорим!
– с бледной улыбкой отозвалась Паула.

Такса подбежала к поилке и заработала розовым язычком.

–  Ты всегда выигрываешь, - с обидой сказала Паула.

Такса скрылась за углом, а возле крыльца появилась другая - черная, с рыжими подпалинами.

–  Попьет!
– азартно вскричала Паула.

–  Спорим!
– отозвался Кальман.

Такса потянулась к воде, но почуяла свою предшественницу и со всех ног устремилась ей вдогонку.

–  Почему ты всегда выигрываешь?
– почти жалостно спросила Паула.

–  Но это же кавалер, а то была дама. Для него любовь сильнее жажды.

Кальман толкнул кресло…

У дверей их дома сверкал черно-зеркальными плоскостями большой «кадиллак». Кожаный человек за рулем прикоснулся кончиками пальцев к околышу фуражки с очками над козырьком. Кальман удивленно и отчужденно подумал, что эта большая нарядная машина принадлежит ему, а таинственный черный человек в коже - его шофер. Раньше он мечтал об автомобиле, это началось с тех давних дней, когда он проездил все деньги на только что появившихся такси - единственное безрассудство за всю его жизнь. Когда же он оказался в состоянии завести машину и нанять шофера, Паула была безнадежно больна, и ему все сделалось безразлично. Но она настояла на покупке машины. Кальман обрадовался, решив, что она преодолела свое отвращение к автомобилям, и теперь можно чуть не беспредельно расширить ее жизненное пространство, жестко ограниченное инвалидным креслом. Но оказалось, Паула по-прежнему ненавидела бензиновую вонь, выхлопные газы и бессмысленную скорость, не позволяющую вглядеться в окружающее. Прежде он мог бы завести выезд, но в современной Вене держать лошадей было негде, извозчики перевелись, а кареты и старинные экипажи для туристов Паула отвергала как всякую подделку. Машина предназначалась ему, а Паула осталась при своем кресле с большими колесами.

Он покорился ее желанию. С тех пор как он понял, что болезнь Паулы неизлечима, а чудеса не повторяются (ему не продлить ее дней, как это посчастливилось с отцом), Кальман стал жить машинально, просто из привычки жить. Он машинально отбывал свой музыкальный урок, сочиняя новую оперетту «Герцогиня из Чикаго», без подъема и божества, но равнодушно зная, что она обречена на успех в силу рутины - императора приветствуют даже идущие на смерть, равно и потому, что в музыке непременно окажется то б р и о, которое всегда покоряет венскую публику; машинально спорил с либреттистами, верными Браммером и Грюнвальдом, машинально покупал ветчину, машинально ходил в кафе, что-то говорил, не слыша самого себя и ответов собеседников, и даже машинально завел любовницу. Впрочем, в безотчетности последнего не было уверенности, порой казалось, что тут им распорядилась чужая воля. Странны были его дни. Зачем-то надо было вставать, бренчать на рояле, куда-то ехать, возвращаться, сбрасывать пальто на руки одной горничной, принимать пищу из рук другой, ложиться в постель, приготовленную третьей, его удивляла избыточная населенность прежде пустынного жилья.