Мы даже смерти выше...

объяснить, я разобиделась, повернулась и ушла. Но это уже

было… Это уже не тридцать девятый, это был уже сороковой

год. Сороковой год и преддверие сорок первого. Осень

сорокового года.

Ну, я некоторое время, когда услышала такое отношение…

Ну, как же так? Сперва прям…вот как! Ах, любовь! А потом

вдруг… но главнее все-таки что-то другое.

В то время мы были максималистами. Казалось, что главнее

ничего не может быть. И я в этом отношении считаю, в общем,

что это было правильно, да и он так считал. Это была просто

бравада. И с его стороны, конечно, обоснованная, потому что

вот такая лихая явилась из экспедиции.

89

Я продолжала заниматься. Я была инструктором в

кавшколе, была инструктором в пулеметной, потому что там

уже платили. А в это время плату за обучение с нас стали брать.

В это время, с тридцать восьмого по весну сорокового, моего

отца, остававшегося в Ташкенте (он химик, инженер-строитель),

его арестовали.

2.

Мне в комсомоле… ничего, в общем... Попросили написать

заявление на эту тему. Я написала, что, мол, отец находится под

следствием… Ну, я не верю, что он может быть… Но

действительно его в марте сорокового его освободили. Я

получила телеграмму «Свободен. Реабилитирован. Здоров.».

В это время у нас с Николаем такой расцвет. Я отцу

сообщила о том, что я собираюсь вот выходить замуж. И с

Николаем у нас было идеально, прекрасные отношения. Вот к

этому времени относится стихотворение «Что значит любить».

Я вам его потом прочитаю.

Идти сквозь бурю напролом.

Ползти ползком. Бежать вслепую.

Идти и падать. Бить челом.

И все ж любить ее — такую!

Забыть про дом и сон,

Про то, что

Твоим обидам нет числа,

Что мимо утренняя почта

Чужое счастье пронесла.

Забыть последние потери,

Вокзальный свет,

Ее «прости»

И кое-как до старой двери,

Почти не помня, добрести,

Войти, как новых драм зачатье,

Нащупать стены, холод плит…

Швырнуть пальто на выключатель,

Забыв, где вешалка висит.

И свет зажечь. И сдвинуть полог

90

Кромешной тьмы. Потом опять

Достать конверты с дальних полок,

По строчкам письма разбирать.

Искать слова, сверяя числа,

Не помнить снов. Почти крича,

Любой ценой дойти до смысла.

Понять и сызнова начать.

Не спать ночей, гнать тишину из комнат,

Сдвигать столы, последний взять редут,

И женщин тех, которые не помнят,

Обратно звать и знать, что не придут.

Не спать ночей, не досчитаться писем,

Не чтить посулов, доводов, похвал

И видеть те неснившиеся выси,

Которых прежде взор не достигал, —

Узнать вещей извечные основы,

Вдруг вспомнить жизнь.

В лицо узнать ее.

Прийти к тебе и, не сказав ни слова,

Уйти, забыть и возвратиться снова,

Моя любовь — могущество мое.

«Волшебный край песков и солнца». О Хорезмской

экспедиции. И эта статья была опубликована в нашей

многотиражке университетской. И сразу как-то ко мне интерес в

этом плане: «А что же в экспедиции, как и что?» Тут рассказы

всевозможные о находках. Статья появляется в «Московском

комсомольце» — о нашей экспедиции и обо мне. И там, значит,

что называется «любознательность»… что-то такое. Уже

положение обязывало, Уже мне, легкомысленно увлекающейся

то одним, то другим, нельзя было оставаться. И я взялась

всерьез за ученье. То есть, тут организовался… организовала

факультативный курс архитектуры. Пригласили хорошего,

известного профессора Брнова. Он нам читал этот курс

факультативно. Было все интересно. А потом вдруг возникает

такое предложение... по-моему, наверное, в комитете

комсомола, что «а не пора ли нам на факультете, уже не на

91

курсе, организовать научное студенческое общество, НСО». И

меня выбирают председателем оргбюро этого научного

студенческого общества. Ну, вошли туда несколько известных

наших профессоров. Тот же Толстов , который в то время —

руководитель, начальник Хорезмской экспедиции, заведующий

кафедрой этнографии на истфаке, и в то же время директор

института материальной культуры Московского филиала. Ну, и

еще, значит, профессор, ведущий, Бахрушин туда же вошел.

Вот Толстов, Лебедев … В общем, четыре известных

профессора, а дальше – студенты шли. Студенты не только…

Вот я была председателем этого общества, а потом были

студенты и с истфака… Вот сын академика Шмидта (сейчас

часто он выступает)… Сигурд его звали, Шмидт. Он был на два

курса младше. Мы привлекли его в это общество, потому что он

будет нам, значит, … читающих лекции академиков,

профессоров… Первым, кто читал лекцию, был его папа, Отто

Юльевич Шмидт. Организовали….

Это была, конечно, очень интересная, очень ответственная

работа. И уже в это время халтурить, что называется, сдавать

так, как получится, мне, ну… не хотелось. Я всерьез занялась

учебой. Это был, значит, конец третьего курса и четвертый курс

истфака. Мой последний, наш с Николаем, последний

предвоенный курс.

Ну, вот тут произошел у нас некоторый разлад на этой

почве, я вам рассказывала, чувство ревности какое-то. Потом

подходит декабрь сорокового года. Николай (как-то в