Мы даже смерти выше...

роковых обстоятельств в своей судьбе.

Тебе, конечно, вспомнится несмелый

и мешковатый юноша, когда

ты надорвешь конверт армейский белый

с осьмушкой похоронного листа...

Он был хороший парень и товарищ,

такой наивный, с родинкой у рта.

188

Но в нем тебе не нравилась одна лишь

для женщины обидная черта:

Он был поэт, хотя и малой силы,

но был, любил и за строкой спешил,

и как бы ты ни жгла и ни любила, –

так, как стихи, тебя он не любил.

И в самый краткий миг перед атакой,

самим собою жертвуя, любя,

он за четыре строчки Пастернака

в полубреду, но мог отдать тебя.

Земля не обернется мавзолеем.

Прости ему, бывают чудаки,

Которые умрут, не пожалея,

за правоту прихлынувшей строки.

(1940-1941. «Тебе»)

Последняя встреча

Прощание Майорова с Евгенией выпало на самый тяжелый

период – первый год войны, когда враг рвался к Москве. О

событиях середины октября 1941-го свидетельствует его

однокурсник по университету Александр Немировский:

«Последняя наша встреча произошла в Краснопресненском

военкомате 15 октября 1941 г.Майоров, пока мы ожидали

вызова, развил план просить военкома о направлении в

Пролетарскую дивизию.Но из краткого сообщения

военкомая понял, что планнереален. Я вернулся

домой.На заре побросал в рюкзакнесколько рубашек, буханку черного хлеба, сборник стихов Пастернака, тетрадку со

стихами Майорова (еще один адрес для поиска! – В. Т.), только

что полученный диплом и навсегда закрыл для себя двери

комнаты №21 и забил их досками».

А Майорову (ранее подавшему заявление об отправке его

на фронт добровольцем) в военкомате посоветовали съездить

«на денек» в Иваново – повидаться с родителями и близкими,

пообещав известить повесткой на призыв.

В последний раз он приехал в родной город рано утром 16

октября 1941 г. В этот же день о получении повестки его

189

известили телеграммой из университета: время побывки

действительно ограничивалось одни днем. В городе Николай

объехал на велосипеде дорогие ему места. Был устроен

прощальный «мальчишник». До этого побывал у дома «с

узорчатым карнизом» на Московской. Название улицы

символично совпадало с наименованием фронта, на который он

уходил.

Прощание сложилось досадно. Именно в те предзимние дни

(бывает же такое!) Евгения простыла на похоронах своей

бабушки. С только что вымытыми волосами, в ненастную

сырую погоду, родители не позволили ей выходить на улицу.

«Зови в дом», – сказала Евгении мать.

Появление Николая, к тому же одетого в военную форму

старшего брата, было неожиданным – Евгения растерялась,

испытывала неловкость. А Николаю до поезда оставались

считанные часы. Суровые будни войны еще не вошли в

привычку, подвели молодость и волнение. Он в дом не зашел.

Ограничили встречу (не осознавая, что она может оказаться

последней) общением через стекло окна. Николай сказал ей

последние фразы. На его вопрос – лучше ли ее самочувствие,

она отрицательно покачала головой. Сказал, что уезжает по

повестке, пришлет армейский адрес, как только определится с

номером воинской части. Показал жестами, что записку ей и

свою фотографию он опустит в почтовый ящик.

«Это была наша последняя встреча, – делилась горькими

воспоминаниями Евгения во время встречи с писателями. – Я не

могла сказать ему даже «Прощай!» В записке он написал, что

часть, с которой он направляется на фронт, стоит сейчас где-то

под Владимиром (на самом деле – под г. Горьким – Нижним

Новгородом. – В.Т.) и что его отпустили всего на день. А еще он

писал, что если останется жив, найдет меня, где бы ни была. На

фотографии он был изображен вместе с братом. Видимо,

карточки, где бы он был один, не оказалось под рукой».

Многие письма и поэтические строки, которые летели в

виде фронтовых треугольников от Майорова на Московскую

улицу в Иванове, нам не известны. Последний приезд в город и

его отъезд в тот же день, отражают адресованные Евгении перед

190

уходом на фронт стихотворные строки, которые сохранились

благодаря ей.

Почти уверен, что в прощальной записке были именно они,

пересказанные Евгенией прозой. Они вновь так похожи на

клятву:

Я с поезда. Непроспанный, глухой.

В кашне измятом, заткнутым за пояс.

По голове погладь меня рукой,

примись ругать. Обратно шли на поезд.

Грозясь бедой, невыгодой, концом.

Где б ни была – в толпе или в вагоне, –

я все равно найду, уткнусь лицом

в твои, как небо, светлые ладони.

(1941. «Я с поезда»)

Под этим строками почти наверняка можно проставить

точную дату – 16 октября 1941 года. Через день он уже был в

строю войсковой маршевой роты.

Говорят, поэтам подвластно переплавлять беды, крушения,

сердечную горечь в драгоценные слитки. Из такого сплава

рождены крылатые строфы программного стихотворения

Николая Майорова – о себе и о своем поколении:

...Мы были высоки, русоволосы,

Вы в книгах прочитаете, как миф,

о людях, что ушли не долюбив,

не докурив последней папиросы...

И шли вперед, и падали, и, еле

в обмотках грубых ноги волоча,

мы видели, как женщины глядели

на нашего шального трубача...

(1940. «Мы»)