My December

Даже если и думать об этом, то не сейчас. Потому что она была мокрой девочкой, которая откидывала рваную рубаху в сторону. Которая брала инициативу на себя, потому что еще так никогда не хотела этого человека.

А у него уже вулкан разрывается в штанах.

Это было, кажется, пределом его мечтаний. Она, полностью раздетая, мокрая снимает с него всю одежду, извиваясь своим телом. Приседая, чтобы спустить штаны.

Он скоро не сможет и вьебет ей с такой силой, что стены разойдутся в разные стороны. Так, что услышит вся школа. Так, что профессора сбегутся на их рванные крики.

Он тяжело дышит, когда ее фигура выравнивается. Когда грудь подрагивает, а тело трясется. Он кончит прямо сейчас, всего лишь рассматривая ее.

У него каменеет в ногах, внизу.

Вез-де.

Он статуя. Которая возбуждается от ее губ, что вдруг облизали язык. И это его вернуло в реальность, почти моментально.

Он царапает пальцами ее кожу, опускаясь по ключицам вниз. И стон вырывается из ее груди, которую он с силой сжимает. И поцелуем касается кожи живота.

Она прогибается, вцепившись ногтями в его волосы. Вжимаясь спиной в холодную стенку. Мурашки бегут по всему телу, когда мягкие губы прикасаются к телу.

И вдруг руки ведут по левой ноге, царапают правую. Так, что она чуть ли не падает, теряя равновесие.

Она уже дрожала, крича в свой кулак. Но он слышал это снизу, прохрипев.

Заткнись. Иначе будет очень больно, потому что сдержаться он будет не в состоянии.

Она его возбуждала до такой степени, что он уже не контролировал себя. Провел пальцем от пупка до интимного места, останавливаясь где-то посередине. Слушая громкий визг.

Да-а, Грейнджер.

Стони.

Эту мелодию он готов слушать вечно.

И он резко, крикнув сам, вошел в нее двумя пальцами. Она, дрогнув всем телом, выгнулась. И не устояла на ногах, падая вниз. Он подхватил ее, вдавливая в стену. И вновь просунул пальцы вовнутрь, пока она чуть ли не задыхалась от возбуждения.

Детка, моя детка.

— Д…ра…ко…

Ее губы протягивают его имя, пока он быстро двигает рукой, уже почти кончая только от этого. Она еле стоит, уперевшись ладонью в его голову.

Он так же внезапно убирает пальцы, как и засунул их. Вздох разочарования вырывается у нее, но он в ту же секунду входит в нее весь.

И сам орет, не слыша ее. Лишь смотря на то, как поднимается грудь. Как ее руки расцарапывают его спину до крови. Как почти рвут волосы на его голове.

И он, поддавшись животному рефлексу, больно впивается в ее шею губами, оставляя темные следы.

Движется, вбивая в стену. Кусая ее шею, на которой пульсировали вены.

Она мычит, до крови закусывая губу. Ей так хорошо, так невероятно.

Она уже потеряла себя. Куда-то летела, мчала с ним. Пока вода, ставшая вдруг до невозможности холодной, ножами впивалась в горячие тела. Она отрезвляла, но совсем на чуть-чуть, пока он вновь не входил. Сильнее прежнего.

И, ударившись головой об стену, стонет, когда он выходит, и она почти утопает в оргазме.

Такие моменты нельзя было заменить или куда-либо убрать. Ей было просто до невозможности хорошо.

И, спасибо Мерлину, что это было с Драко. Потому что никто, лучше его, не смог бы сделать это с ней.

***

Они шли в ненавязчивой тишине: он держал ее за руку, бросая опасливые взгляды, Гермиона все еще плохо реагировала на прикосновения Ленни. Порой все ее тело пробивала холодная дрожь, а бледная кожа покрывалась мурашками, сливаясь со снегом, который припорошил землю вокруг. Но девушка старалась не подавать виду, ведь он не виноват, он никогда не был виноват не перед кем из них. Всего лишь молодой парень с помутненным рассудком, парень, которому осталось жить всего ничего.

Гриффиндорка больше не боялась — страх испарился вместе со жгучей ненавистью, которая пронизывала ее с ног до головы в течении последних месяцев. Ленни любит ее — вот, что важно.

Гермиона не могла смотреть на него, не испытывая жалости, не испытывая этого колюще-режущего чувства где-то в груди. Старалась, но не могла.

В глубине его темных, как душа дьявола, глаз гриффиндорка различала то тупое отчаяние, которое так часто можно увидеть во взгляде беззащитного животного, которое осознало, что попало в ловушку, и чем больше оно рыпается, тем сильнее сходятся тиски на тонкой шее, лишая возможности дышать. Точь-в-точь таким же взглядом смотрел на нее Драко после того, как стал Пожирателем.

Страх. Отчаяние. Безысходность.

Его серые глаза напоминали по цвету пепел, а тонкая кожа была настолько прозрачной и хрупкой, как у мертвеца. Но взгляд… взгляд был как никогда живым.

Вокруг сновали покрасневшие от мороза дети, раздавалось угрюмое чавканье сапог, в воздухе витал аромат свежеиспеченного имбирного печенья и корицы. Все вокруг казались счастливыми, все, кроме Гермионы и ее друзей.

Жизнь заставила их повзрослеть слишком быстро. Жизнь оставила на каждом из волшебников слишком много шрамов. Жизнь, которую никто из них не выбирал.

Девушка почувствовала, как когтевранец до боли сжал ее ладонь, а затем неловко прокашлялся. Его глаза бегали из стороны в сторону, а на щеках играл нездоровый румянец, и мороз тут явно был ни при чём.

— Ленни, ты что-то хочешь мне сказать? — поинтересовалась она, голос прозвучал слишком тихо и неуверенно. Услышав вопрос, парень вздрогнул и громко вздохнул, будто бы набираясь смелости.

— Я хотел извиниться за то… за то, что произошло тогда. Я не знаю, как это вышло, просто я полный кретин, и я пойму, если ты…

— Ленни! — гриффиндорка резко остановилась, карие глаза смотрели с жалостью и печалью. — Я понимаю, просто забудем.

Страцкий сдержанно кивнул и вновь уставился вниз, на свои черные ботики, под которыми, словно сахар хрустел белоснежный снег. Он понимал, что не может просить у Гермионы что-то, помимо дружбы, — не после того, как узнал о всех потайных уголках своей души, не после того, что сделал.

Ненависть к себе лежала тяжким грузом на плечах Ленни, она ломала его, почти что втаптывала в рыхлую землю. Демон, сидящий внутри него ликовал, но человек рассыпался на части. Он всегда был рядом, обрывисто шепча, вызывающие дрожь слова. Демон был во снах, его обезображенное лицо озаряла улыбка, а темно-карие, такие знакомые, но, в тоже время, неимоверно чужие глаза, лихорадочно блестели. Он заходился в хохоте, а затем замолкал, и это молчание казалось отчаянным. Демон продолжал улыбаться ухмылкой, похожей на оскал. И Ленни готов был поклясться, что если бы смерть могла улыбаться, то улыбалась бы именно так.

Не по-людски. Холодно и до безобразия надменно.

Его демон показывал свою власть над ничтожным мальчишкой, пробирался под кожу, заставлял измучено орать до хрипа в горле. Его демон, который с каждым днем становился все сильнее, подпитываемый яростью и страхом.

— Ленни, я… — знакомый голос словно привел в чувства. По коже прошел ряд мурашек, будто бы крошечные осколки разбитого зеркала глубоко вошли в плоть. Когтевранец не стал дослушивать сестру, через миг он уже стоял перед ней, тяжело и хрипло дыша.