My December

– Тебе плевать на меня, Малфой. Что же случилось? – спросила она, наконец взглянув прямо в его глаза цвета грозового неба.

Молчание.

Такое долгое молчание, которое, как казалось Драко, длилось целые тысячилетия. Такая оглушающая, черт возьми, тишина. И он не знал, что сказать, не находил слов. Их просто не было.

Он ненавидел ее, ненавидел себя за то, что не мог ответить даже себе. Что же случилось, Малфой? Ты привязался к грязнокровке? Она для тебя больше, чем “никто”?

От злости захотелось что-нибудь сломать, захотелось наорать на Грейнджер за этот глупый, никому не нужный вопрос. Захотелось ударить ее за то, что произошло вчера и за то, что она позволила себе сегодня. Захотелось со всей силы потрясти девушку за плечи, чтобы привести в чувства. И расхерачить все к чертовой матери.

– Даже не думай. Ничего не изменилось. Смерть ученика посреди учебного года повлияла бы на репутацию Хогвартса. К тому же, мне бы долго не давали покоя собаки из министерства, расспрашивая о твоей “загадочной” смерти, – проговорил парень, стараясь вложить весь холод в эту фразу.

Не получилось. Не убедительно.

Оправдывается? Перед кем? Перед самим собой?

Голос слишком дрожит, так же, как и руки. Слишком громко и учащенно бьется сердце. Не поверила, ни на капельку. Ложь была столь же ясна, как и страх, который он волнами излучал. Малфой так хотел сам поверить в свои слова, но не смог. Просто-напросто не смог. Драко не знал, что творится, что происходит у него в голове. И, Мерлин, он не хотел в этом разбираться! Он не хотел думать о ней ни одной гребанной секунды!

Грязнокровка. Никто. Пустое место. Враг.

В это все труднее верить, все труднее игнорировать. Игнорировать то, что слишком многое изменилось, слишком много правил было нарушено. И теперь Драко столкнулся лицом к лицу с последствиями своих ошибок. Грейнджер, будь она проклята, была его ошибкой. Такой роковой, блядь, ошибкой.

И это было далеко от любви, далеко даже от симпатии, но Малфой чувствовал к гриффиндорке нечто запретное. Нечто, чего ему бы никогда не простил отец.

Все девушки, да чего там мелочиться, все его окружение отошло на задний план. Его привычное времяпровождение со слизеринцами сменилось новыми, опасными для него ощущениями.

Ее губы, ее тело, ее охренительно-красивые шоколадные глаза, ее дикий гриффиндорский характер. Была лишь она. Везде, мать его, была эта Грейнджер.

Даже на церемонии он думал о Гермионе. Даже тогда, когда десятки пожирателей, да что уж там, сам Темный Лорд, стояли перед Малфоем, Драко думал о ней. Думал о грязнокровке, которую он всегда презирал и ненавидел. И это было, черт возьми, неправильно.

— И, кстати, Грейнджер, профессор МакГонагал и профессор Снегг были в не себя от ярости, когда выяснилось, сколько дежурств было пропущено, — на этот раз лучше, почти уверенно, надменно. Руки были плотно прижаты к брюкам, а на лице красовалась ухмылка.

Это тот Малфой, которого она знает. Снова эта маска равнодушия, холодный взгляд. Маска, которую она мечтала содрать, чтобы увидеть его настоящего. Гермиона ведь видела парня в таком состоянии… Злого, плачущего, пьяного, разбитого, страстного.

Девушка знала Драко лучше, чем большинство людей, которые всю жизнь проучились на одном с ним факультете. Им не был интересен он сам, их волновали лишь деньги, сбережения в банке.

И это была горькая правда, в которую Драко так не хотел верить. Где же его “друзья” сейчас? Где они, когда Малфой так в них нуждается? Где те вереницы смазливых девиц, во главе которых стояла Паркинсон?

Почему напротив него находилась эта грязнокровка, а не Пэнс?

А хотел ли он видеть ее на месте Гермионы?

Нет, не хотел.

— Пф, можешь молчать и дальше. Адиос, Грейнджер. Лично я не хочу лишиться должности, — развернулся, задев девушку плечом. Скрылся за массивной дверью, надеясь, что она пойдет за ним.

Гермиона растеряно заморгала, затем развернулась, собираясь последовать за Драко. Но вдруг ее глаза уловили белый клочок бумаги, лежащий на столе. Неспеша, гриффиндорка сделала пару шагов вперед, обеспокоено оглядываясь по сторонам.

Он ушел, Гермиона, никто не заметит.

Аккуратные пальчики подняли остаток письма, разворачивая его. Края были черными, а бумага пожелтела, кое-где поплыли чернила. По телу пробежал холодок — она стала впитывать в себя каждое прочитанное слово:

“Я жду тебя в одиннадцать за Визжащей хижиной. У нас будет ровно два часа, после чего ты вновь будешь отслеживаться Министерством. Сожги письмо, немедленно. Будь осторожен, отец”.

Ни то выдох, ни то всхлип, выпускает она. Пальцы, держащие послание, разжимаются, и бумага, недолго покружившись в воздухе, падает на пол.

Это был шанс все узнать. Драко – Пожиратель, это очевидно. Но Гермиона не поверит до тех пор, пока не будет явных фактов.

Если ее заметят, если Люциус ее заметит, то с жизнью можно распрощаться. Грейнджер и так была недопустимо близка к аристократу.

Рискованно. Очень рискованно. Но разве сейчас жизнь была настолько бесценна для гриффиндорки?

Нет. Тогда чего она ждет, чего не бежит за Малфоем в темноту школьных коридоров?

Шаг, еще один. Он слышит, как плоский каблук ударяется о кафель. Остановился. Ждет.

Гермиона подбегает к Драко, резко останавливаясь на месте, стараясь привести дыхание в порядок. Он смотрит, не мигая, не отводит взгляда серых глаз.

— Соизволила прийти? — холодно спросил Малфой, сложив руки на груди. Сжал губы, чтобы сдержать улыбку, которая так и наровила появится на лице.

Не уместно. Не сейчас.

— Представь себе, — ответила гриффиндорка, не скрывая язвительности в голосе.

Они смотрят друг на друга, а вокруг стоит гробовая тишина. Только они вдвоем, и это пугает. Казалось, что даже ветер за окном утих, а Хогвартс опустел, предоставив себя только им.

Гермиона разглядывает Драко, пытаясь прочесть хоть что-то. Напряжение раскаляется, воздух кажется тяжелым, неземным.

Зачарованные часы, что висят на левой стенке, издавали тиканье.

Тик-так.

Тик-так.

Сова, сидевшая наверху, вылупилась своими глазищами прямо на старост. Ее голова разворачивалась то назад, то снова вперед.

Секунды, словно года. Они оба бросают мимолетный взгляд — без пятнадцати десять. Осталось чуть больше часа.

— Нам пора, — без лишних слов. Голос словно и не его – низкий и хриплый.