Мы — это мы

В любом случае он был страшно благодарен кузнецу и его друзьям, несомненно, спасшим их с отцом от ужасной смерти. И надеялся, что они останутся рядом до самого последнего момента.

Пол как в воду глядел — и речи не зашло о том, чтобы Хэл зашел домой, собрался и прочее. В гробовом молчании процессия прошествовала через всю деревню и остановилась ровно у последнего дома. Хэл смутно вспомнил, что это дом самого кузнеца. Хороший дом, справный, с просторным, чистым двором.

Он удивился, что думает о каких-то посторонних, нелепых вещах в такой миг. Миг, когда жизнь круто поворачивает свое течение, а что там, за поворотом, никто не знает, быть может, смерть.

И все же в глубине души Хэл знал, что там не смерть. Она, конечно, придет рано или поздно, но случится это не в результате его сегодняшнего решения. Он не смог бы объяснить, откуда знает это, просто знал, и все.

Люди столпились за его спиной, словно их удерживала невидимая черта, пересечь которую мог только Хэл. Он еще раз крепко сжал ладонь отца, упорно глядя в сторону — понимал, что совсем расклеится, если увидит его слезы.

И решительно шагнул вперед.

***

Хэл шел через поле под ослепительным летним солнцем, вокруг волновалась трава, которую уже вполне можно было в очередной раз косить.

Да только он уже никогда не придет сюда ранним утром, не взмахнет косой, рассыпая брызги росы, не вдохнет неповторимый запах свежесрезанных стеблей. Быть может, это и случится с ним когда-нибудь, но не здесь. И наверняка не в ближайшие годы.

Хэл шел и плакал. Даже не заметил, как слезы начали струиться по щекам. Трава негромко шелестела, чуть сгибаясь под слабыми дуновениями ветра, потрескивали цикады. Но ни единый звук не доносился из-за спины, где осталась прежняя жизнь. Деревня провожала Хэла в полном молчании.

Ну хотя бы без проклятий.

Солнце сильно припекало, от утренней прохлады не осталось и следа. Хэл шел в одной рубашке и даже не думал о том, что будет делать, когда наступит вечер, что будет есть, где ночевать. Боль заполнила все его существо без остатка, и он желал сейчас только одного — дойти до леса, где его никто не увидит. Не упасть прямо посреди поля, на глазах у отца, который даже не сможет подбежать и помочь.

Потому что ему не позволят.

Всемогущий был к нему благосклонен. Достигнув края леса, Хэл прошел чуть дальше, чтобы его точно не было видно за деревьями, и рухнул на колени. Из груди рвались тяжкие стоны, он обхватил себя руками, словно смертельно раненный в живот, удерживающий руками собственные внутренности. Он так себя и чувствовал, как будто неведомый монстр выхватил зубами огромный кусок мироздания, и страшная рана обильно кровоточила.

Внезапно чьи-то руки обхватили его за плечи, и на миг вспыхнула дикая надежда — это отец, в деревне передумали, ему разрешат вернуться...

Но человек опустился на колени рядом с Хэлом, и он узнал высокие сапоги на шнуровке, коричневый плащ и черную косу, скользнувшую по бедру.

Эдвард не произнес ни слова, лишь сидел рядом, крепко обнимая Хэла за плечи, и тот заставил себя замолчать, сдержал рвущиеся из груди плач и вой.

— Эд... — прохрипел он, поднимая глаза на друга. Лицо Эдварда заметно дрогнуло, когда их взгляды встретились. — Это так... глупо... я думал, что готов и смогу все выдержать... а оказалось... что нет.

Эдвард сильнее стиснул пальцы.

— К такому никто не может быть готов. Ни один человек. Даже я не был готов, хотя мне с детства говорили, что будет именно так...

Он вдруг порывисто развернул Хэла и прижал лицом к своей груди. Тот вцепился в него, точно в последнюю надежду на спасение, и все-таки разрыдался, а Эдвард неловко гладил его по спине и говорил, говорил, совсем как прошлой ночью, взволнованно, прямо и откровенно:

— Все будет хорошо. Вот увидишь. Я слышал, что ты сказал там, перед всеми... я пошел следом... не смог удержаться. Хэл... спасибо тебе за те слова насчет нас. Никто никогда не делал для меня ничего подобного. Никогда. У тебя все будет замечательно, обещаю. Мы — это мы. Мы... это мы...

А Хэл все плакал и плакал, и по мере того, как иссякали слезы, наступало успокоение.

***

Солнце, взобравшись на самую высокую точку неба, застало их на пути в глубь леса.

Хэл машинально переставлял ноги, способность думать на время оставила его. Горе немного притупилось, однако любое движение мысли, любое воспоминание вновь наполняли влагой опухшие глаза. Как будто в голове забил неиссякаемый источник, и слезы текли по уже проложенному руслу.

Эдвард не пытался его утешить, просто был рядом, готовый поддержать в любую секунду. У знакомого забора он дернул за потайной шнурок и, распахнув калитку, впустил Хэла во двор.

Собаки бросились к ним, размахивая хвостами и повизгивая от радости. Хэл ласково погладил обоих — ну хоть кто-то рад его видеть! — и тут на крыльце появилась Альма Райни.

— Что случилось? — без всяких предисловий спросила она, увидев зареванное лицо Хэла.

Эдвард, понурившись, выступил вперед. Высокий, широкоплечий, он весь сжался, точно пойманный на проказе ребенок. Выглядело это так забавно, что Хэл рассмеялся бы, если б мог.

— Хэла изгнали... из-за меня. Прости, мам.

Повисло молчание, преодолеть которое, казалось, никому не под силу, оно заполнило все. Хэл и представить не мог, что тишина может быть оглушительной, как взрыв фейерверка — остались одни осколки.

Потом Альма тяжело вздохнула и распахнула дверь пошире.

— Входите. Хэл, тебе не помешает умыться. Дай ему пока свою старую рубашку, Эдди, потом что-нибудь придумаем. И натаскай воды побольше.

***

Впоследствии Хэл часто думал, что практичность госпожи Райни помогла ему гораздо больше, чем любые, самые искренние слова утешения. Она с самого начала четко дала понять — теперь его дом здесь, словно иначе и быть не могло.

И это его спасло, ведь он всем сердцем любил усадьбу Райни и стремился бывать здесь почаще.

Вместе с Эдвардом они натаскали воды в крохотную помывочную и оттерли друг друга дочиста. Вода словно бы смыла часть тяжести и с души, а после сытного обеда Хэл почувствовал, что засыпает на ходу.

Госпожа Райни, заметив, что он сидит за столом с закрытыми глазами, живо определила его в комнату Эдварда, где уже лежал на полу набитый сеном тюфяк, подушка и смешное пестрое одеяло из козьей шерсти. Хэл свернулся калачиком на этом благословенном ложе и тут же провалился в глубокий, спокойный сон без сновидений.

Очнулся поздним вечером от того, что кто-то гладит его по голове. В слабом свете единственной свечи над ним склонился Пол Магуэно, серо-зеленые глаза сверкали от сдерживаемых слез.

— Отец! — Хэл резко сел, и они обнялись.

— Мой мальчик, — прошептал Пол и, с неохотой отстранившись, окинул Хэла быстрым взглядом, — у тебя все хорошо? Впрочем, глупый вопрос...

— Все нормально, — заверил его Хэл и, хотя уже знал ответ, все же не мог не спросить: — А мама... не пришла?

Пол тяжко вздохнул и принялся разворачивать принесенный с собой приличных размеров узел. Ни Альма, ни Эдвард не появлялись, и Хэл в который уже раз подивился чувству такта и понимания у людей, которые так мало общались с себе подобными.