Мы — это мы

Натан побледнел.

— Эй, придержи язык, обмылок! Только благодаря нам ты вообще дотащился сюда!

Майло ощерился на него, точно собака, но лишь на миг — он не отрываясь смотрел на Эдварда.

— Можно подумать, ты знаешь, как выглядит Свершитель! — пошел в атаку Хэл. Сердце тяжелыми, упругими толчками билось где-то между ключиц. — Ты в жизни дальше околицы не был! Чем докажешь, что это он?

— Да я тебя как облупленного знаю! — заорал, надсаживаясь, Майло. — Ты спутался со Свершителем, и сейчас он стоит рядом с тобой, так что попробуй сам докажи, что это не так!

Хэл фыркнул, изображая пренебрежение, хотя губы онемели и плохо слушались.

И тут неожиданно заговорил Эдвард, причем обратился не только к Майло, но и ко всем присутствующим:

— Вы, вероятно, не знаете, но ни один человек не обязан доказывать свою невиновность. Наоборот, обвинители должны предъявить доказательства его вины. До Исхода это называлось презумпцией невиновности, и сия концепция нисколько не утратила актуальности оттого, что цивилизация, практиковавшая ее, исчезла.

Хэл с трудом поборол желание зажмуриться покрепче, хотя на враз поглупевшие лица Натана и Бена стоило посмотреть.

Майло зловеще усмехнулся, обнажив гнилые зубы.

— Думаю, никаких других доказательств не требуется, верно? Или жители Тарнатаны — жутко образованные ребята, или перед нами человек, большую часть времени проводящий, зарывшись в Темным проклятые книжки, как клоп в ковре!

Эдвард неловко переступил с ноги на ногу, осознав свой промах. И тут Хэл, собравшись с духом, шагнул вперед:

— Ну хватит уже. Пропустите нас и больше не преследуйте, — и, глядя прямо в пылающие глаза Натана добавил: — Да, я поклялся, но и вы клялись, что не будете больше меня выслеживать. Выходит, мы все солгали. Я буду жить так, как хочу, понятно? Ваша жизнь мне не нравится!

Натан с воплем ярости бросился к нему и словно с размаху налетел на стену. Потому что Эдвард неуловимым движением оказался у него на пути, и Нату, чтобы не коснуться Свершителя, пришлось буквально упасть навзничь.

Бен и Арно бросились к нему и помогли подняться.

— Прячешься за спину дружка, Хэл? — От злости у Натана даже пена выступила в углах рта, как у бешеной собаки. — Но в деревню он с тобой не пойдет, там другие порядки и тебе придется жить так, как мы велим! Так, как живут все, тебе ясно?!

Хэл молча вскинул голову. Мысли смешались, лицо пульсировало от прилива крови, но сдаваться он не собирался. Он уже предал Эдварда один раз и дал себе клятву, что это не повторится. Ни за что.

Майло, не обращая внимания на Натана, все еще выкрикивавшего оскорбления и угрозы, двинулся прямо к Хэлу. Эдвард покосился на него, но не стал препятствовать — может, из-за его родства с Хэлом, а может, из-за увечья. Майло и впрямь представлял собой жалкое зрелище.

Но Хэл-то знал, насколько обманчива эта внешняя немощь.

Опираясь на костыль, Майло подковылял к брату и произнес железным тоном:

— Идем, Хэл. Повалял дурака, и хватит. Даже идиот сообразит, что якшаться со Свершителем — полное безумие. Такую тайну не сохранить, тебя изгонят.

— Я хранил ее больше двух лет, — возразил Хэл, и по худому лицу Майло скользнула мгновенная гримаса ярости. Прежде младший не смел его перебивать, — и буду хранить дальше. И ты тоже ничего не скажешь и велишь этим, — он махнул рукой в сторону парней, — держать язык за зубами.

— Это почему же? — спокойно осведомился Майло, хотя было видно, что он сдерживается из последних сил. Под сморщенной желтой кожей на шее конвульсивно подергивалась мышца.

Хэл приблизился к нему почти вплотную, стараясь дышать ртом — воняло от старшего невыносимо. И все же он не хотел, чтобы сказанное долетело до чьих-либо ушей, даже Эдварда. Это касалось только их семьи.

— Потому что иначе я расскажу всем, к чему ты принуждал мать... все эти годы. Когда вы оставались с ней дома только вдвоем.

В глубине души он ждал, даже надеялся, что сейчас Майло расхохочется ему в лицо и скажет, что он все выдумал. Всемогущий свидетель, как Хэлу хотелось, чтобы это было именно так, пусть даже он терял единственный козырь в борьбе за возможность жить собственной жизнью.

Но нет.

Дыхание Майло сорвалось. Хэл всегда думал, что выражение «потемнели глаза» — чисто поэтическое, но сейчас глаза старшего буквально почернели. От потрясения зрачки расширились, изгнав из радужек привычную голубизну.

— Я ее не принуждал, — хрипло произнес он, тоже понизив голос почти до шепота, — она сама... этого хотела. Для меня. И ты ничего не докажешь, она будет все отрицать.

— Я это сделаю на общем собрании, перед старейшинами и всей деревней, Всемогущим клянусь. Ты знаешь мать, врать она не умеет. Любой поймет по ее лицу, что все сказанное мной — правда.

— Ты... — Майло дышал все тяжелее, тощая грудь под рубашкой вздымалась рывками. — Ты не посмеешь. Как ты можешь? Это твоя мать и ради какого-то нелюдя...

Кулаки Хэла сжались.

— Я сделаю это ради первого в моей жизни настоящего друга, человека, которому, в отличие от всех вас, не наплевать на меня. Оставьте нас в покое, понятно? Твое время прошло, Майло. И тебе со мной не справиться...

Он понял ошибочность последних слов сразу же, как произнес их, но было уже поздно. Самое опасное, что можно сделать, — это швырнуть в лицо находящемуся на грани человеку правду о нем самом. Трусу нельзя говорить, что он трус, а слабаку, что он слабак.

В стремлении доказать самому себе, что это не так, самый робкий и тщедушный человек может совершить ужасное.

Отбросив костыль, Майло с безумным воплем вцепился в горло Хэла, и они вместе повалились на землю. Высохшее тело старшего весило немного, но он был высоким и костистым и стал бы настоящим силачом, если бы не болезнь. А руки, на которые почти всю жизнь ложился вес тела, несмотря на худобу, обладали неимоверной силой, сейчас удесятерившейся от ярости.

Они катались по сухой хвое, приминая редкие сорняки и чахлую еловую поросль; Хэл задыхался, но никак не мог оторвать брата от себя. Где-то над ними гомонили Натан и Бен, что-то говорил Эдвард, но сделать они ничего не успели, все закончилось буквально в несколько секунд.