Мы из блюза
Шрифт:
***
Утренняя газета повергла меня в эйфорическое состояние. Вряд ли кого еще когда-нибудь так радовало вполне официальное сообщение о собственной смерти. Всё! Никакого больше Распутина! Коровьев, Григорий Павлович, прошу любить и жаловать!
Вообще, уже которая подряд газета была, в основном, «за упокой»: кроме Распутина, в мир иной отправилось немало личностей по всей Российской империи. К примеру, в Сибири при попытке завладеть оружием исправника и бежать из места ссылки, был застрелен опасный социалист Яков Свердлов. В Петрограде при разных обстоятельствах покинули юдоль
В Москве вспышка неизвестной пока болезни изрядно и одномоментно проредила сразу несколько кланов торговцев и промышленников, из них знакомой мне показалась фамилия Рябушинских. И еще некоторое количество имен и фамилий, которые, вероятно, были довольно громкими для здешних обывателей, но во мне не всколыхнули никаких воспоминаний.
На радостях от собственной достоверной кончины я залпом выпил чашку несладкого черного кофе и чуть не вприпрыжку помчался в парк курить. Матрёшка ещё спала. Стоп. Матрёна. Как ей-то объяснить, что я мёртвый, но живой? А, хотя, надо ли ей ещё что-то объяснять? Что гадать, проснётся – узнаем.
В курилке меня поймал знакомый лакей. Вид он имел довольно смущенный.
– Прошу простить-с, но есть вопрос.
– Слушаю вас, драгоценнейший!
– Газеты пишут-с, что вы мертвы-с! – доверительно сообщил мне этот несчастный.
– Экая незадача, - ответил я.
– Вот именно-с! И как быть-с?
– Газеты, вестимо, врать не могут, и пишут всегда одну лишь правду. Так что тут два варианта: либо они все-таки оскоромились и наврали, либо… Либо вы все принимаете меня за кого-то другого.
– То есть как-с? – удивился лакей. – Вы же персона давно нам всем известная, Григорий Распутин, разве, приоделись с шиком да куафера посетили-с…
– Вот тут, друг мой, и кроется ваша ошибка, - назидательно произнес я. – Дело в том, что я никакой не Распутин. Говорят, лицом я действительно похож на покойного – спаси, Господи, его грешную душу! Но я точно не Распутин. Коровьев, Григорий Павлович, музыкант из Тамбовской губернии. А что дочь моя похожа, как, опять же, говорят, на дочь сего старца – так ведь, ежели мы с ним обликом схожи, отчего б и детям оным сходством не обладать, а? Да и детей у Распутина, насколько я слышал, гораздо больше было, у меня же одна кровиночка – и всё.
– Так вы-с… Коровьев?! Тот самый?! – выпучил глаза лакей.
– Ну да, - скромно поклонился я. – Или вы не слышали, как я то тут, то там распеваю свои блюзы?
– Простите, сударь, обознался я!
– твердым голосом, полным тщательно скрываемого восторга, произнес лакей. – и вот-с, извольте: из госпиталя передали для вас – их благородие корнет Гумилев просил, при возможности, навестить его, - и, поклонившись, он удалился.
Интересно, что от меня понадобилось Николаю Степановичу? А, впрочем, понятно: он тоже прочел газету, и теперь пребывает, верно, в некотором недоумении. Что ж, навестим бравого гусара, тем более, у меня перед ним возникло некое обязательство. Но не сразу: завтрак-то никто не отменял!
Гумилева я встретил перед входом в госпиталь. Поэт, хоть и с палочкой, прогуливался совершенно самостоятельно, без помощи механических средств и сестер милосердия.
– Рад видеть, что вы пошли на поправку, Николай Степанович.
– О, да, заживает быстро, просто
диву даюсь!– Пройдем в госпиталь или еще погуляем?
– Видите вон ту скамейку в тени? Ручаюсь, до нее я дойти смогу.
– Отлично, идёмте. Если понадобится моя помощь – не постесняйтесь ее принять, прошу вас.
Мы, болтая о всяких пустяках, потихоньку дошли до намеченной скамейки.
– Григорий Павлович, - серьезным тоном начал Гумилев. – Соблаговолите наконец объясниться – что это за чушь с убийством Распутина?
Я заверил поэта, что не имею ни малейшего повода усомниться в его порядочности, после чего рассказал полусекретную историю с немецким гауптманом, благодаря которому мы, собственно, и беседуем сейчас на территории госпиталя.
– …так что этого фон Нойманна, скорее всего, в Мойке и нашли. Как бы то ни было, это событие окончательно освобождает меня от необходимости считаться Распутиным, и теперь я только и исключительно музыкант Коровьев.
– И как вам ощущения? – поинтересовался Гумилёв.
– Непередаваемые! Как в третий раз родился – такая лёгкость на душе, что вот-вот взлечу! – честно ответил я.
– Занятно… - пробормотал он. – А теперь осмелюсь спросить про стихи, что послал вам намедни.
– О! ваши тексты замечательны, Николай Степанович. Я их, грешным делом, успел не только положить на музыку, но и записать на пластинки. Позвольте похвастаться: запись происходила в высочайшем присутствии, были обе императрицы и все их высочества, включая цесаревича.
– Ничего себе! Вот это скорость! – кажется, именно быстрота, с которой я делаю дела, впечатлила его сильнее всего.
– Как умеем-с! Но в связи с этим, мой дорогой соавтор, у меня перед вами возникла приятная обязанность, - я полез во внутренний карман. – Соблаговолите принять ваш гонорар, милостивый государь. Здесь пять тысяч рублей.
– За два стихотворения? – не поверил Гумилев.
– За два текста песен, которые уже через пару недель будут распевать Москва, Петроград и Нижний, - уточнил я. – А там и до остальных городов и весей докатится.
– Спасибо… Как-то не верится даже, - покачал он головой, зачарованно глядя на пачку «катеринок».
Поболтали ещё, потом Гумилев заверил, что чувствует в себе достаточно сил, чтобы добраться до палаты самостоятельно, и мы потихоньку пошли.
– Григорий Павлович, - спросил он, - скажите, а когда я смогу услышать, что у вас получилось с моими стихами?
– Когда?.. – задумался я. – А давайте сейчас. Гитару я, как видите, не взял, но там же есть фортепиано. Сто лет не играл, заодно и вспомню, как это делается.
Мы вновь очутились в холле, где я давал приснопамятный концерт для раненых, сейчас здесь было почти безлюдно. Я сел за пианино, вспомнил былые навыки, и довольно бодро исполнил обе гумилевские песни. По окончании «Мадагаскар-буги» послышались громкие аплодисменты: публика слетелась… ну, сползлась, моментально.
– Браво, сударь!
– Браво, господин Коровьев!
– Ещё! Ещё!
– Просим! Просим!
– Господа, прошу прощения, но сей концерт, увы, никак не согласован с госпитальным начальством, - с поклоном произнес я, оглядывая толпу человек в тридцать, и народ продолжал прибывать. Давайте, чтоб не вводить почтенных докторов в искушение сделать нам всем что-нибудь неприятное, я исполню ещё две песни, и все мы разойдемся?