Мы из блюза

– Что загрустили, Лев Давидович? – окликнул его на чистом русском языке прохожий самого американского вида. Вот никогда не подумаешь, что этот благообразный человек, статью и величественностью облика могущий поспорить с самим Шиффом, на самом деле чистокровный москвич, судя по выговору.

– Простите, мы разве знакомы? – несколько неприязненно спросил Троцкий.

– Увы, я-то вас знаю, а вот вы меня – пока нет, но это дело и поправить недолго, - все так же ровно ответил прохожий. – Регистрационного бюро генерального штаба капитан Максим Рюмин, честь имею!

– И чем обязан?..

– Да ничем, право слово. Иду себе из Манхэттена в Бруклин – променад, стало быть, совершаю. И смотрю – человек печальный. А надо вам сказать, сударь, что местечко это самоубийствами славится. Сколько народу вот тут как раз стояло – да и вниз сигануло – о, не перечесть! И что им всем этот мост дался? Красивое, между нами, сооружение, да и полезное весьма, согласитесь. Вы, кстати, не желаете ли покончить жизнь самоубийством?

– С чего бы это? – оторопел Троцкий.

– Да повод-то как раз самый что ни на есть подходящий: революция, понимаете ли, отменяется. И мировая, и конкретно русская. Ферштеен?

– Но, позвольте! – возмутился Лев Давидович. – Революционная ситуация – налицо, все три признака, а значит, революция неизбежна!

– В том-то и дело, что нет, - вздохнул Рюмин. – Первый пункт исчез. Верхи взялись за ум и принялись в меру скромных умений исправлять положение. Но вам, понятно, это совершенно неинтересно – вы же сводите счеты с жизнью.

– Но я не собирался…

– А придется, - скучным голосом произнес капитан, коротким тычком уколол Троцкого сапожным шилом в ухо и тут же перевалил тело через парапет, причем шило отправилось в воды Ист-ривер вместе с несостоявшимся демоном революции. Капитан же в секунду преобразился: заметался, забегал, стал в голос звать полицию. Констебль прибыл минут через десять, и почтенный джентльмен из Бостона Майк Теннисон в подробностях рассказал ему, как молодой человек в очках, заливаясь слезами, кинулся с моста.

Тело Троцкого нашли в паре миль ниже по течению через несколько дней. Никакого мистера Теннисона к тому времени, конечно, уже не существовало, а капитан Рюмин вновь плыл пароходом, на сей раз во втором классе, деля каюту с попутчиком, журналистом из Чикаго. У того, правда, была ценная повадка: он либо напивался и спал, либо, будучи относительно трезвым, мог пропадать едва не сутками в череде амурных приключений.

Капитан же Рюмин пребывал в приподнятом настроении. Полученная им шифровка предписывала по выполнении задания домой отнюдь не возвращаться, но, выбрав легенду самостоятельно, плыть в далекий город Танжер, где ждать дальнейших инструкций. И в это задание непременно надо взять гитару. Стоит ли говорить, что на борт Рюмин поднялся уже с инструментом в арборитовом кофре?!

***

– … как на Луне, на Луне лунный медведь вслух читает сказки… - рассеянно напевала Анастасия колыбельную, которую вот уже второй день полагала личной собственностью. Царевна смотрела в окно на привычный пейзаж дворцового парка.

– Я вижу, ваше императорское высочество изволит хандрить? – насмешливо спросила Мария, входя в комнату.

– Я не хандрю, Тютя. Я думаю.

– О! Редкое для тебя занятие! И о чем же, позволь спросить?

– Я думаю, что прошло уже несколько дней, а мы так и не приблизились к разгадке тайны Нашего Друга, он же дядя Гриша. Всё только еще сильнее запуталось.

– А что там ещё запуталось? Прости, я просто не знаю.

– На столе газета, стащила внизу. Посмотри, - мотнула Анастасия головой, не отрываясь от созерцания.

– Та-ак, «Петроградский листок».. Ого!

– Вот-вот.

– И что ты думаешь?

– А я уже не знаю, что и думать. Просто какой-то проклятый гений получается из романов.

– Это в каком романе ты прочла про проклятого гения, радость моя? – прищурилась Мария. – Я бы тоже такой почитала!

– Ах, Тютенька, это фигура речи. Не цепляйся к словам.

– Швыбзя, давай серьезно. Если его убили, и сын опознал, то…

В дверь постучали.

– Ваши императорские высочества, к вам госпожа Мария.

– О! Вот она-то нам и нужна! – сверкнула Швыбзя моментально загоревшимися жизнью и бесшабашностью глазами. – Входите!

Вошла Матрёна, присела в протокольном книксене.

– Доброго дня, ваши высочества.

– Привет, Мари! Оставь ты эти дурацкие церемонии, сколько раз говорить… Всё ли хорошо?

– Да, вполне. А вы что не гуляете? С погодой-то опять повезло?

– Папа запретил, - вздохнула Анастасия. Он и за вчерашнюю вылазку в павильон ругался сильно. Велел десять дней, не меньше, чтоб из дворца ни ногой.

– Это из-за того случая, да?

– Угу, из-за чего же ещё…

– Мне отец тоже велел никуда не ходить. Подозреваю, по тому же поводу. Чем займёмся?

– Придумаем. Слушай, Мари… Скажи, а с твоим отцом всё в порядке?

– В смысле?

– Ну, мы его знаем довольно давно. Видели редко, но все равно: он изменился слишком сильно. Такое бывает, но сегодня в газетах написали, что его вообще убили несколько дней назад, и твой брат это подтвердил в полиции.

– Ууу, Митька… Он поссорился с отцом, обиделся на него – хотя я, признаться, так толком и не поняла, из-за чего. Наверняка это он придумал и подстроил. Отец тут, я говорила с ним полчаса назад.

– Мари, но он же совсем другой, согласись! Как это объяснить?

Матрёна с полминуты кусала губы, комкая подол платья. Потом нервно оглянулась и, понизив голос, произнесла:

– Девочки, это страшная тайна! Поклянитесь, что никому не расскажете!

– Клянусь! – тут же хором ответили царские дочери.

***

Пока я раздавал автографы, Матрёшка успела не только позавтракать, но и узнать столичные новости, и с порога принялась терзать вопросами. Рассказал ей в красках историю с немецким шпионом и заверил, что лично мне пока нечего добавить к известной ей новейшей части биографии, и слава Богу: такого количества драматических коллизий и врагу желать совестно. Успокоившись, ребёнок ушёл тусоваться с царевнами, я же вернулся в парк: погода опять позволяет, что в стенах-то киснуть? Успеется ещё. И через пять минут уже плюхнулся на любимую скамейку. Всё та же радость будоражила душу: свободен! Свободен!