Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Мы поднимались в атаку
Шрифт:

–  Товарищ политрук,- тихо сказал я,- давайте возьмем вон того, с гитарой. Во второй роте гармонь, в третьей Едзоев как осетинский соловей поет. Нам гитарист вот как нужен.

–  Нам бывалые солдаты нужны, а не солисты джаза,- сказал Дудаков, но подошел к бойцу с гитарой.- Вы воевать собрались или на концерт художественной самодеятельности?
– спросил он, и я понял: заинтересован.

–  В перерывах между боями, - ответил парень, оглядев нас смелыми зелеными глазами,- мы будем петь и смеяться, как дети.

Он знал себе цену. Я понял: его надо взять в роту поскорее, пока комбат, «любитель

песен, солнца и костра», как он сам выразился, или другие «покупатели» не увели парня с гитарой.

–  Боец Коваленко, образца тысяча девятьсот двадцать пятого года, сын собственных родителей, украинец, уроженец города Нежина, ранее несудимый, образование незаконченное среднее,- отрекомендовался Вилен.

Он стал общим любимцем и моим лучшим другом. Комбат капитан Зотов, до войны председатель колхоза, человек большого ума и храбрости, в общем-то справедливый, пытался, используя свое положение, забрать Коваленко в штаб. Но встретил сопротивление комиссара Бирюкова и отступился.

17- летнему Вильке было нелегко и физически, и морально тоже -занозистый имел характер, умел заводить не только друзей, но и врагов, не желал скрывать свои антипатии. И симпатии тоже. Случайно я услышал диалог. «Ты меня Ковалем не зови,- зло говорил кому-то Вилен.- У меня полная фамилия есть».- «Та шо ты, земляк,- возражал дребезжащим голосом Лабаса, парень своекорыстный, самый несимпатичный в роте,- тебя же замполит так зовет».- «Замполит - мой друг,- стоял на своем Вилен,- ему можно. А тебе нельзя». Лабаса зашипел от злости, сплюнул и отошел.

А Вилен мне о том случае не рассказал, его дружба не нуждалась в доказательствах. Всем нам было трудно. Но я-то знал, как тяжело бывает Виле, как тоскует он по маме и сестре. Я думал, что надо беречь его, взрывного, нервного, чтобы не совался куда не надо.

Погиб- то он из-за своего характера.

Ночью, охраняя мост, свободные от смены сели играть в карты. Хоть окна в домишке занавесили, гитлеровцы увидели огонек и пульнули миной. А ведь Виля обещал мне не проявлять слабости, забыть карты. Был бы я там, ни за что бы не разрешил ему играть, Вилен бы остался жив.

И третий мой сын, младшенький, звался бы иначе.

…Так и слышу его «подковыристый» насмешливый, притворно-смиренный голос: «Папа, я понял, что играть в карты нехорошо, что лучше быть шахматистом или теннисистом…» Ну что ж, Вилен Юрьевич, если ты только это вычитаешь из моих записок, ничем не могу помочь. Мы не были ангелами, в том числе твой тезка Вилен Коваленко. Я не считаю возможным что-то недоговаривать о моем поколении. Потому что скрывать правду - значит в чем-то жалеть. Нас жалеть не надо - знайте нас такими, какими мы были.

ЧЕРНЫЕ ДНИ «ГОЛУБОЙ ЛИНИИ»

В ночной теплой темени зловеще горит немецкий блиндаж. Через равные промежутки времени на высоте с треском разрывается очередной снаряд. Враг ведет «беспокоящий огонь» - мстит за очередное поражение: мы сшибли его еще с одной гряды сопок. Теперь будет кидать снаряды до рассвета, такой у него, гада, характер.

Но обстрел обстрелом, а дело надо делать. Приехала батальонная кухня. «Опять эта «гвардии кукуруза»!» - произносит кто-то, но никто не смеется - привыкли к кукурузе и к остроте. Да прислушиваемся

к новому снаряду. В батальоне большая убыль личного состава, и повара дают по котелку на брата.

Пологий скат высоты, обращенный в нашу сторону, точно лунный кратер, в больших и малых воронках: три снаряда на квадратный метр! Как острит наш комбат, «три чушки немцу на каждый обеденный стол». Непонятно, как старшина и повар одолели вздыбленные нашей артподготовкой валы. Позавчера, перед тем, как все началось, в окопах побывал представитель Ставки на нашем Северо-Кавказском фронте маршал Тимошенко. Те, кто находился поблизости, передали произнесенные им слова: «А мы ее, эту высотку, с навозом смешаем, путь ваш расчистим!…»

Смешали - это точно, свидетельствую как очевидец! После чудовищной по мощности двухчасовой обработки высота из зеленой стала известково-белой, будто ее вывернули наизнанку. Но враг приготовил сюрприз: на переднем скате расположил лишь боевое охранение. А узел сопротивления - с бетонированными огневыми точками, окопами полного профиля, блиндажами под многослойными накатами бревен - оказался на обратных скатах, куда доставали только минометы да «катюши» с «андрюшами». Мы наверху, на гребне, враги внизу, но как их достать? На вторые сутки удалось «выковырять» их из нор и ям, в которых они думали от нас отсидеться. Неутомимый, башковитый Распоров сообразил: гранаты - вниз, по склону! Фашисты не приняли в расчет русскую смекалку и поплатились. Когда мы «покатили» с горы кучи гранат - они не выдержали и драпанули.

Нам, тем, кто не первый месяц на войне, отлично ведомо: немецкая пехота в обороне упорна, без приказа на миллиметр не отойдет. Но стоит угостить чем-нибудь неожиданным - бегут как миленькие. Видно, решили, что мы применили новое оружие: гранаты сыпались точно из мешков! И вообще после Сталинграда не тот немец пошел: стал нервным, чувствительным к тому, что делается у него на флангах и особенно в тылу. Хотя и не наша заслуга в разгроме врага на Волге, ощутимые результаты этого мы ох как почувствовали!

Вспышка - разрыв недалеко от нас, но мы сидим, едим - бегать ни к чему: как говорят на фронте, от своего снаряда не убежишь. Сонные гитлеровцы формально выполняют приказ. Храпят и косятся на разрыв кони; ездовые суетятся, быстрее двигаются бойцы, сгружающие с повозок снарядные ящики, цинки с патронами, а потом все войдет в бессуетный, проверенный войной ритм - до следующего разрыва.

Наш медико-санитарный взвод поест, и каждый отправится на выполнение задания. Мне надо наконец найти Хвичию, разведчика, который пропал вчера ночью. Ждали, сам вернется, а теперь надо искать. Он либо тяжело ранен, либо убит. Днем ползать бесполезно и опасно: снайперы уложат сразу.

Командир взвода лейтенант медслужбы Вершков ест обстоятельно, вдумчиво, так он делает все - раненых перевязывает, ползает под обстрелом, разговаривает с нами и начальством. Он мордвин или чуваш по национальности, толстощек и добродушен. Но если увидит, что кто-то трусит, боится ползти под огнем за раненым, становится язвительно-ехидным, даже злым. Однажды (это было до меня) дядя Ваня замешкался, и военфельдшер пополз сам. Ловко, привычно вытащил раненого, но потом неделю пилил санитара, правда, с каждым днем благодушнее.

Поделиться с друзьями: