My Ultimate Spring Playlist or Sure Feels Right

– Бенедикт, - протянула я после очередного шота, - пожалуйста, давай еще разок.

Он посмотрел на меня измученным взглядом, потом глянул на вошедшую компанию девушек, опять на меня. Я была непреклонна, что поделаешь, если в корсете и с мужчиной очень строгих правил я не могу исполнить еще одну очаровательную традицию Марди Гра, а именно, Бенедикт задрал футболку, девицы завизжали от восторга и одарили его бусами. Он протянул мне заработанные трофеи, я повесила их на шею, которая и так еле выдерживала улов, торс моего очаровательного англичанина бил все рекорды по зарабатыванию украшений.

– И зачем тебе столько? Ты же согнешься под их тяжестью? – пытался вразумить меня он.

– Это чтобы тебе лучше было видно декольте моего корсета, - ответила я, думая, что еще пару издевательств над своей пуританской природой он выдержит, а вот дальше придется придумывать что-то новенькое.

– Будто только корсет и привлекает внимание.

На моем лице появляется немой вопрос, что я уже умудрилась учудить и не заметить. Он кивает на мои ноги, я замечаю нагло выбившееся из-под складок юбки кружево чулок, картинно вздыхаю, какое безобразие, и для пущего эффекта перебрасываю ногу на ногу, как Шерон Стоун в «Основном инстинкте».

– Повтори на бис для парней за соседним столиком, они еще не все глаза проглядели.

– Говоришь, вконец травмировала их нежную детскую психику? – поинтересовалась я, не поворачиваясь в сторону луизианских извращенцев.

Он кивает.

– Тогда пойдем отсюда, - я спрыгнула со стула, в последний раз удостоив достопочтимых зрителей созерцанием чулок, и потащила Бенедикта на выход. – Полегчало? Теперь на посмотреть у тебя исключительные и уникальные права, - я улыбнулась и начала не спеша удаляться, виляя бедрами.

– Пиджак не забудь, - окрикнул меня мистер Заботливость, догнал и накинул на плечи, - а то со своими приступами нарциссического эксгибиционизма совсем страх потеряла.

– Кто бы говорил о сексуальных девиациях, - парировала я и пошла дальше вилять меж деревянных колонн Французского квартала.

***

Все еще смеясь, мы забегаем в номер, я сбрасываю фрак с плеч и падаю на трюмо в импровизированном коридоре, опираюсь о зеркало и тяжело дышу. Мы продолжили препираться и бегать вокруг колонн всю дорогу назад, пока очень неудачно не остановились на временное перемирие под балконом какой-то сварливой бабульки, которая, была бы более расторопной, вылила бы нам ведро воды точно на головы. Мы переполошились, как только услышали скрип старых ставень, но когда увидели кряхтящую старушенцию, которая высовывается из окна с ушатом воды, припустили что было духу, она еще долго изрыгала нам вслед проклятия. Бенедикт смеялся, потому что, как он выразился, дожил до почетного возраста, но ни разу не нарывался на холодный душ, я смеялась от того, какой же идеальной парой мы получились: я, старая больная женщина, и он, порядочный мужчина почетного возраста.

Последние приступы смеха задохнулись в сбитом дыхании, я переводила дух, все так же занимая трюмо, Бенедикт прислонился к стене. На миг в комнате повисла тишина, как перед грозой, абсолютная и стремящаяся к разрядке. Он поднимает на меня полный животного вожделения взгляд. Я улыбаюсь, тайм-аут закончен, встаю и делаю шаг назад, в спальню, не спуская с него глаз. Он наступает шаг за шагом, я отступаю, пока не упираюсь в стену.

– Что ты со мной делаешь? – шепчет он, склоняясь ко мне.

– I put a spell on you, - пытаюсь изобразить хриплый надрыв блюзовой исполнительницы, что в сложившихся обстоятельствах больше напоминает осипший сорванный шепот.

Его правая рука преграждает путь побега обратно в коридор, по другую сторону прикроватный столик и сама кровать. Бенедикт улыбается, когда видит в моих глазах полное и окончательное понимание сложившейся ситуации. Он охотник, я преследуемая, и все это за какие-то несколько минут. Я обвиваю руки вокруг его шеи, надеясь на поблажки, согласно с Женевской и прочими гуманными конвенциями. Бенедикт склоняется ко мне еще ближе, опаляя горячим дыханием. Полдыхания осталось до прикосновения, до поцелуя, но он отстраняется и принимается за ленту корсета. Она поддается, но очень медленно, кольцо за кольцом, он теряет терпение и находит решение на столике. Там лежит нож для писем. Охотник взялся за оружие, о счастливом спасении в чутких объятиях цивилизованного англичанина нечего и мечтать. Его первобытное сумасшествие заразно, оно передается с горячим дыханием, с мимолетным касанием, я с интересом наблюдаю за происходящим, сдаваясь на милость сильнейшему.

Бенедикт сосредоточен на ленте, я на собственном частом, судорожном дыхании. Сплетение за сплетением она падает к моим ногам, разорванная холодным металлом. Последний кусок атласа он победно вытаскивает из корсета на острие ножа. Я тянусь к нему за чем-то большим, чем сладость ожидания, жажду продолжения игры, корсет падает к ногам, он тут же возвращает меня обратно, ограничивая свободу действий.

– Ты уже наигралась на сегодня, - говорит он и берет меня за запястья, прижимая руки к стене. Он еле прикасается губами к моим ключицами, впадинке между ними, скользит щекой по шее, вдыхает запах жертвы, целует мочку уха, прикусывает ее, я подаюсь навстречу, но он только сильнее сжимает мои руки. Его губы дразнящее близко у моих. Легкое, почти неосязаемое касание. На мгновение я теряю его. Затем он впивается в мои губы требовательно, жадно, до боли. Я сдаюсь его напору, приоткрываю губы. Я мягкая и податливая, он жесткий и хищный. Расчетливый, как на поле брани. Опасный, как инстинкт самосохранения. Похоже, я раздразнила его не на шутку. Он сосредоточен и грациозен, как дикая кошка в последнем броске.

Бенедикт отпускает мои руки, я опять обвиваю их вокруг его шеи, расстояние между нами исчезает, я чувствую каждый сантиметр его тела, его истому, желание, его твердость. Он срывает с меня юбку, я переступаю ее и швыряю в угол вслед за корсетом. Продолжает целовать, губы горят от его агрессивных, диких поцелуев. Его руки ласкают мое тело, спускаясь все ниже, они скользят по кружеву белья и сжимают мои ягодицы, я двигаюсь к нему, вверх и вниз, вверх и вниз, так, словно мы уже на кровати. Исходящая от него опасность и неутоленная жажда напрочь сносят голову.

Он берет меня за руку и легко подталкивает к кровати, я сажусь на самый край и жду, чего дальше потребует от меня глава прайда, грозный необузданный хищник. Он присаживается у моих ног и снимает обувь, каблуки летят в неизвестном направлении, проводит руками по чулкам, которые так выводили его из себя еще полчаса назад, отстегивает их от пояса и медленно, дразня, снимает один и следом за ним второй. Я ложусь, податливая и мягкая, как вода, он обрушивается на меня, обжигая и поглощая, как огонь. Кровать предательски скрипит, и я чувствую под собой стрельнувшую пружину. Похоже, сегодня все наши соседи вынуждены будут слушать радиоспектакль из номера 27.

Несмотря на завоеванные позиции и явный перевес на своей стороне, он не спешит продолжать наступление. Он играет, приближая конец. Целует мою шею, плечи, отстегивает одинокий и ненужный пояс от чулок, продолжает целовать мне живот, продвигается ниже, стаскивает трусы, опускается еще ниже, я же могу только запускать руки в его волосы и молить о пощаде. Он так же издевательски медленно поднимается вверх, ласкает грудь, небольшая передышка помогает мне начать сравнивать счет по количеству снятой одежды. Его расстегнутая рубашка, по сравнению с моей наготой, выглядит вопиющей несправедливостью. Снять ее не могу из-за запонок, и надо было подарить именно эти, большие и закручивающиеся. Пока он занимается поиском предела моих обостренных ощущений, целует грудь, прикусывает соски, его длинные тонкие пальцы оставляют невесомые, иллюзорные, призрачные ощущения на коже, распаляя до грани, я побеждаю резьбу на запонках. Я дышу беспорядочно, еще немного таких упражнений и не сдержусь, влив в хор скрипов и прерывистого дыхания стоны. Футболка волшебным образом летит следом за рубашкой. Я расстегиваю его штаны, он помогает снять их. И входит резко, жестко, с силой наваливаясь на меня, вышибая из легких воздух вместе со стоном. Ритмично, твердо, жарко, словно сам голод и вожделение. Он наступал, я отступала. Я принимала его хищную агрессию нежно и беспрекословно. Мои стоны, его горячее дыхание, его пальцы, сомкнутые в моих, глаза, полные безумия и стремления обладать, сплетение тел, поглощенных страстью. Разум, логика, реальность – отступило все. Одно движение, быстрее, отчаянней, без поблажек, до беспамятства…

Только утро принесло ясность во вчерашнюю ночь. Насколько это возможно с подобными моментами чистого эйфорического помешательства. Я лениво потянулась в кровати и начала рассматривать поле битвы. Корсет и юбка превратились в бесформенную кучу где-то на границе спальни и коридора, туфли лежали один у двери, другой у трюмо. Я долго шарила взглядом по полу в поисках трусов, но нашла там только футболку и рубашку Бенедикта. Черное кружево нижнего белья уютно пристроилось на мордашке малыша со стрелами, вырезанного на спинке кровати, за ней, на кресле, валялись его джинсы. Я приподнялась, чтобы найти торшер, который, даю голову на отсечение, стоял у кресла еще вчера.