Мы вдвоем

Медсестра, на вид около шестидесяти, задала несколько вопросов типа «что вы почувствовали, когда началось» и «какая частота схваток», после чего коротко посоветовалась с врачом и попросила их подождать снаружи. Спустя три четверти часа вернулась со словами:

— Все хорошо, вы свободны. — Увидев их явное разочарование, она участливо прибавила: — У вас еще добрых несколько дней, возможно, даже больше недели. Он еще маленький, меньше двух восьмисот, так что мы пока не хотим, чтобы он выходил. Это очень ранние схватки, без раскрытия. Мы вмешаемся, когда приблизится сорок вторая неделя.

— Но дата уже прошла, — не согласилась Алиса.

— Что с того, что прошла определенная дата? Это ничего не значит. Дадим ему еще немного подрасти, почему бы и нет, — убежденно отозвалась сестра, отходя к стойке регистрации.

Услышав неожиданный вердикт, Алиса побледнела, сказала «уф, нет сил» и послала своей маме сообщение не приезжать, потому что все откладывается. Йонатан спросил, хочет ли она отдохнуть несколько минут. Они присели в приемной, потом он сходил к автомату и купил Алисе банку яблочного сока.

Возле автомата он увидел укутанного авреха, бубнящего с ашкеназским прононсом двенадцатый псалом, и особенно истово — стих «Доколе, Господи, будешь забывать меня вконец, доколе будешь скрывать лице Твое от меня?»^[158]. Из его умоляющего голоса явствовала беда, острый меч, занесенный над шеей, и только когда он добрался до последнего стиха, послышалось облегчение: «Я же уповаю на милость Твою; сердце мое возрадуется о спасении Твоем; воспою Господу, облагодетельствовавшему меня»^[159]. Он снова повторил: «Я же уповаю на милость Твою, я же уповаю на милость Твою», крепко-накрепко вцепившись в покой, дарованный ему этими словами.

Он показался Йонатану моложе его лет на пять, не меньше, и Йонатан позавидовал его пылу, всеохватности мольбы, способности просить по-настоящему, не обращая внимания на происходящее вокруг, без рефлексии, без шелухи сомнений и колебаний — кто сказал, что меня вообще кто-то слышит. Йонатан завидовал и уверенности в силе этих стихов из псалма, достаточной, чтобы помочь его младенцу. Он вспомнил, что Анат читала этот стих у постели Идо, как она загоралась всякий раз на словах «уповаю на милость Твою», а затем, подобно этому авреху, придавала голосу примирительный тон, будто кто-то невидимый ей подсказывал, что все это — всего лишь опыт, что все изменится к лучшему. Как можно продолжать верить, когда все молитвы отвергаются, отбрасываются, словно натолкнувшись на стену.

Удача, что они не в «Шаарей цедек». Та больница напоминает ему о смерти, парящей у кровати четырнадцатилетнего мальчика, и ему кажется, что души умерших вылетают там из высокой серой трубы в небеса. Жизнь семейства Лехави разделилась на до и после «Шаарей цедек». Йонатан хотел бы видеть сейчас рядом с ними свою маму: чтобы та, как мать Алисы, звонила каждые две минуты узнать, что происходит и что нового, чтобы волновалась и говорила «я еду», посылала бесконечные сообщения, спрашивала «что вам купить, я как раз в столовой» — ведь в мир намерен прийти ее первый внук, носящий фамилию Лехави. Но он знал, что так не произойдет.

Подавая Алисе баночку с соком, Йонатан спросил, принести ли ей что-нибудь поесть, и она нежно ответила:

— Почему бы и нет, и знай, что ты очень милый.

Он направился в новый торговый центр с ощущением влюбленности, какого не испытывал уже давно, и заказал для нее тост с моцареллой и круассан, довольный, что вопреки обыкновению позволил себе делать покупки, не считая каждые полшекеля.

Вернувшись в приемную, он радостно вручил Алисе шуршащий пакет. Она принялась за еду, но вдруг ее тело пронзила боль, от которой она страдальчески сморщилась. Йонатан сказал ей:

— Дорогая, я не могу тебя видеть в таком состоянии. Нет нужды тебе так страдать, — и они вернулись к стойке медсестер. Но сестра — другая, совсем молоденькая, по имени Данья — быстро ее осмотрела и, как и предыдущая, сказала, что время еще не пришло и что им следует вернуться домой хотя бы на неделю.

Они пошагали в сторону лифта, мимо них прошел мужчина в строгом костюме. Он бросил на Йонатана быстрый взгляд и поздоровался, тот ответил мужчине приветствием, хотя и не узнал его.

— Мы знакомы? — осторожно спросил он.

— Адвокат Офер Горен, помните? — чопорно ответил мужчина.

— Конечно-конечно, адвокат Горен, как поживаете? Что привело вас сюда? — рассеянно спросил Йонатан, а Горен объяснил, что продолжает заниматься исками против врачей и пришел сюда в связи с одним из дел.

— Скажите, — его голос изменился, — чем все кончилось? Вы пришли ко мне вдвоем по вопросу иска против врача вашего младшего брата — и пропали. Не поймите меня превратно, мне просто любопытно, что с этим иском.

— Пока что мы им не занимаемся, — Йонатан с трудом скрывал смущение. — Но если решим вернуться к нему в будущем, разумеется, возобновим контакт с вашим бюро.

Когда они вышли из больницы и направились к многолюдной автобусной остановке, уже смеркалось, дул прохладный иерусалимский ветер. В автобусе две девушки поднялись со своих мест и застенчиво предложили сесть Алисе, которая ответила: «Ах, спасибо, не нужно» — и села только после того, как Йонатан настоял на этом. Через несколько минут они сошли на своей остановке, и Алиса попросила:

— Йон, сообщи на работе, что мне скоро рожать. До родов будем вместе, станем смотреть кино, читать Агнона и вместе есть три раза в день, может быть, даже суши. Устроим себе повторение шева брахот^[160]. Только это будет шева брахот по-другому, потому что мы будем друг другу дозволены, в отличие от шева брахот после свадьбы.

— Отличная идея, — улыбнулся Йонатан, и воспоминания унесли его в счастливое послесвадебное время. Однако реальная картина быстро заставила Йонатана вернуться с небес на землю — на ступеньке перед входом в их квартиру сидел Мика.

— Здравствуйте, — сказал он удивленно, будто приветствуя нежданных чужаков. — Откуда вы?

— Из родильного отделения, — ответили они, обменявшись усталыми взглядами.

— Вы что, уже родили? — Мика изумленно смотрел на большой живот Алисы.

— Нет, малыш решил немного задержаться, — раздраженно ответил Йонатан. — Что-то случилось, Мика? — холодно выпалил он, чрезмерно резко втыкая ключ в замочную скважину.

— Нет, ничего. Совсем ничего не случилось, и в этом вся проблема, — Мика использовал ответ на вопрос как лазейку, в которую можно втолкнуть побольше слов. — Но я не забываю. Мы поедем ночью, Йонатан, и соорудим площадку в память о нашем брате, и сделаем это в Беэроте, и я тебе объясню почему: потому что Беэрот принадлежит нам настолько же, насколько им, и если они не предложили устроить детскую площадку имени Идо на въезде в новый квартал, то мы сами об этом позаботимся. Быть того не может, что все уже занято, синагогу же назвали в честь маразматика — отца Ариэли, который умер в прошлом году. Новую женскую микву нарекли именем бабки Хайека, что оставила наследство. Ремонт мужской миквы — в память Нати Офнера, погибшего в Газе. А новый клуб назвали в честь какой-то американки с длинной сложной фамилией, которая заплатила в долларах. Одному Идо ничего не осталось.