Мы вдвоем

Должно быть, у Мики кончились деньги, и теперь он скитается по незаселенным комнатам в ешивных общежитиях, проникает туда и живет, пока его не выгонят, пришел к выводу Йонатан. Он шел по длинному коридору второго этажа общежития, видел заполненный учащимися бейт мидраш — и что-то внутри него сдвинулось и вышло из берегов.

Мика никуда не денется, как и комната, которую он занял, сказал себе Йонатан, осторожными шагами заходя в большой зал, взял Гемару, лежавшую на одном из пюпитров сзади, и, словно унесенный мощным течением, погрузился в главу в конце трактата «Кидушин». «Раби Меир учит, — читал он медленно, нараспев, как не делал уже много лет, с тех пор как оставил ешиву в Йоркеаме. — Каждый человек должен учить своего сына чистому и легкому ремеслу и просить милосердия у Того, Кому принадлежит богатство и имущество^[187], ведь ни бедность не от ремесла, ни богатство не от ремесла, а только от Того, чье богатство. …Тосефта учит:^[188] рабби Негорай говорит — я оставил все ремесла мира и учу сына только Торе». Йонатан задумался, есть ли у него ремесло и считается ли ремеслом преподавание полным гормонов старшеклассникам и готов ли он на время бросить Бецалели и вернуться к Торе, посвятить ей всего себя. Ему вспомнился другой отрывок из «Кидушин», с двадцать девятого листа, о том, что отец обязан учить сына плавать, «пускать его по воде» — быть может, плавать не только в реке, среди грозящих утопить его волн, но и по непредсказуемым волнам этой жизни.

Сожаление об уходе из ешивы все сильнее жгло ему глаза — если бы он только остался, не позволил бы себе поспешно и напрасно отступить, к чему побудила его Алиса, пусть и не говоря этого явно, а просто устроив иной образ жизни, называемый ею «нормальным».

Если бы он устоял, не поторопился сбежать из ешивы в Йоркеаме, если бы не ушел в себя после смерти Идо (как Эммануэль, когда его Идо Беэри погиб на войне) — тогда бы он, Йонатан Лехави, сейчас был ведущим преподавателем в ешиве, у него были бы ученики, он построил бы свой педагогический метод на Рамбаме и ришоним, и благодаря ему ученики оставались бы в мире Торы, сами бы становились преподавателями, распространяли бы его метод среди нового поколения учеников. Что еще еврею нужно, ведь счастлив тот, чей труд — Тора^[189]. Пока его переполняли эти «если», позвонил Мика и спросил, где он.

— В бейт мидраше, — прошептал Йонатан, вспомнив, что у двери висит большой плакат: «По указанию главы ешивы просим не говорить в бейт мидраше по мобильным устройствам». Он уже видел множество направленных на него неодобрительных взглядов, а Мика тем временем насмешливо говорил:

— Зачем ты туда пошел? Скучно тебе? Иди уже сюда, поверь мне, там от тебя ничего не убежит. Книги никуда не денутся. Поверь.

Йонатан знал, что желание угодить снова велит ему поспешить по огромному коридору, дверь за дверью, минуя портреты прошлых руководителей ешивы, взирающих на него строго и хмуро. Он бежал, будто шеренга студентов ешивы рьяно гонится за ним, неистово обвиняя: как ты посмел закрыть Гемару? А за ними еще вереница преследующих корит: только твоя жена родила, как ты от нее сбежал, какая жестокость (они говорят на ашкеназский манер, ахзориес^[190], и «жестокость» от этого звучит гораздо хуже), да еще и не сдержал слова и назвал ребенка Идо, а ведь кто изменяет договору, тот в проигрыше^[191], и ведь мир в твоей семье с Алисой важнее всего. И все это ты совершил на обрезании своего первенца, чей путь к вам после выкидыша был нелегок — сына, которого тебе еще учить ремеслу, и что ты ему объяснишь? Что в вашей семье распространено ремесло побега и отступления?

Он поднялся на верхний этаж. «Постучи три раза, и я открою, — напутствовал по телефону Мика. — Тут куча зануд, нет желания открывать каждому, кто стучится или скребется».

Теперь настал черед Йонатана занять место скитальца, чья жизнь упакована в синий рюкзак «Дженспорт», а Мика оказался «домовладельцем» с собственной комнатой в Иерусалиме. «Домовладелец» выслушал повесть скитальца о череде событий и с серьезным, взрослым видом спросил:

— Но разве ты не мог там остаться? Зачем вести себя так драматично?

Йонатану хотелось сказать, что только по вине Мики он здесь, в этой смрадной безнадежной комнате, прокричать, что именно Мика внес безумие в его семейную жизнь.

— Но теперь-то что, — раздумчиво поднял глаза Мика. — Ты хочешь со мной тут поселиться?

— Разве это возможно? — вопросом на вопрос ответил Йонатан.

— Все возможно, вопрос только в том, зачем тебе это. Ты ведь можешь сегодня переночевать в своей с Алисой иерусалимской квартире, насладиться тишиной и одиночеством, успокоиться, а завтра вернуться в Шаарей-Ора, получить немного тумаков, извиниться, и все вернется в свою колею. Зачем тебе все баламутить? Да и жизнь тут, между нами говоря, не сахар. Каждый день приходит какой-то местный секретарь и велит мне выметаться, носит официальные письма от главы ешивы, где тот меня информирует, что я незаконно завладел комнатой в ешиве, и что они намерены вызвать полицию. Это, прямо скажем, не ужасно, но и не слишком приятно. Кроме того, тебя здесь узнают. Плюс-минус завтра же они заметят, что за звезда к ним приехала, и начнут донимать тебя вопросами. Честно говоря, это не стоит того. Я сюда попал только после того, как у меня кончились деньги на аренду — немного пожил у родителей, но мы постоянно ссорились. Они хорошие люди, но мы на разных волнах, и я уже не мог с ними оставаться ни минуты. Но ты смотри, теперь у тебя есть сын Идо, может, к тебе они отнесутся по-другому, — Мика широко улыбнулся Йонатану.

Ночь Йонатан провел на верхнем ярусе колченогой двухэтажной кровати в захваченной Микой комнате. Ему не спалось, да и громкий ритмичный Микин храп делал свое. Он раздумывал, не сбежать ли, не поехать ли спать в их с Алисой квартирку с видом на Эйн-Карем, не вернуться ли в дни до родов, когда все хорошее еще было у него впереди. У них. Но он знал, что не сможет там находиться без Алисы, и вообще — не может быть сейчас один.

Утром их разбудил стук швабры об дверь, а в щель под дверью просунулось официальное оповещение от ешивы, что если сегодня до двенадцати комната не останется пустой, чистой и прибранной, то дирекция ешивы будет вынуждена обратиться в полицию с жалобой о вторжении.

Мика смял письмо, безучастно скомкал его в шарик и бросил в мусорное ведро.

— Каждое утро так, этот громила приходит и сует мне под дверь бумагу. Как будто этих сволочей в полиции хоть на грош это заинтересует. Между нами говоря, я никому не мешаю. Тут полно пустых комнат. Кто ушел в армию и оставил пустовать кровать, кто женился, у кого кризис среднего возраста начался — не учится, ищет себя, находит. Знаешь, тут шутят, что под некоторыми кроватями валяются трупы зубрил, умерших от прилежания, и никто об этом даже не знает. Но дирекции нечем заняться, вот они и нападают на меня.

Полный стыда за проведенную ночь, Йонатан вышел из общежития, на автобусе поехал в Бецалели, встал перед классом и принялся преподавать субботнюю галаху, будто ничего в его жизни не изменилось. А после первого урока к нему подошел Бен-Цур и чутко поинтересовался здоровьем малыша, на что Йонатан произнес: слава Богу, подрос — в надежде, что Бен-Цур не заметил его испуганной интонации.

Затем он вернулся в бейт мидраш и снова погрузился в Гемару: стал с начала читать найденный на пюпитрах трактат «Кидушин», с головой погрузившись в него, пока не позвонил встревоженный Мика и спросил, куда он делся. Когда Йонатан вернулся в комнату, Мика упрекнул его:

— Ты ненормальный, почему не позвонил сегодня Алисе? Ты лезешь на высокое дерево, потом не сумеешь спуститься. Подумай как следует, что ты делаешь.

Наутро — снова пробуждение от шума швабры. При помощи простых отмычек дверь распахнулась, в проеме возник глава ешивы, рядом с ним — директор, позади — двое гордых собою «взломщика». Йонатану показалось, что ему мерещится, но глава ешивы, в костюме и с седеющей бородой, оглядел их обоих сочувственно и насмешливо. Затем, однако, состроил гневную мину и резко заговорил:

— Доброе утро, я прошу вас покинуть эту комнату. У нас здесь ешива, а не гостиница или пансион. Из-за того что мы находимся у въезда в Иерусалим, сюда постоянно являются всякие типы, и нам очень важно не быть общежитием для людей, которые здесь не учатся.

Мика сонно взглянул на него и бесцветным голосом спросил:

— Но, уважаемый рав, как насчет гостеприимства? Поверьте, мы никому тут не вредим.

Глава ешивы секунду помолчал, словно взвешивая возможность поддаться очарованию Мики, и наконец ответил:

— Вы хороший парень, и я был бы рад пригласить вас домой, но здесь — ешива, а не ночлежка, нельзя позволить тому, кто здесь не учится, постоянно здесь ночевать. Я ни в коем случае не стремлюсь никого задеть, а хочу поступить с вами по совести, поэтому можете остаться до утра пятницы, а в воскресенье я уже вселю сюда учеников ешивы. Знаете ли, у нас, слава Богу, во всем интернате нет ни единой пустой кровати. — Только после этого он, словно впервые заметив Йонатана, холодно спросил: — А с вами что, цадик?