Мы встретились в Раю… Часть вторая

АРГОНАВТЫ

Они плывут. Веками — всё в пути. И неисповедимы их пути. Арго так легок, что не канет в Лету. А вечерами юный полубог выходит посидеть на полубак и выкурить при звездах сигарету. Они плывут. Колхида и руно, и гибель их — все будет так давно, что даже мысль об этом несерьезна. Волна качает люльку корабля, а им ночами грезится земля, достичь которой никогда не поздно.

* * *

Я ехал на восток, и солнца стоп-сигнал на кончике руля дрожал и напрягался. Я не хотел менять ни скорости, ни галса, а солнечный огонь слепил меня и гнал. Превозмогая мрак, холодный ветер, дождь, он за моей спиной висел метеозондом, но он же обещал: спеши! за горизонтом, надежду потеряв, свободу обретешь! Мне ветер в уши пел, услужливый фискал, но я и не мечтал о сказочной принцессе. Цель моего пути была в его процессе. Она годилась мне. Я лучшей не искал. Начало позабыв, не зная о конце, я чувствовал почти восторг самоубийства, хоть и не видел, как багровый зайчик бился, мотался на моем обветренном лице. А мотоцикл дрожал. Горбатая земля клубилась подо мной в Эйнштейновом пространстве. Я ехал на восток, и муза дальних странствий чертила алый круг на зеркале руля.

127. СТИХИ К ВИКТОРИИ

* * *

Водка с корнем. Ананас. Ветер. Время где-то между псом и волком. А на нас никакой почти одежды, лишь внакидочку пиджак. И за пазухою, будто два огромные грейпфрута, груди спелые лежат.

* * *

Голову чуть пониже, чуть безмятежней взгляд!.. — двое в зеркальной нише сами в себя глядят. Может быть, дело драмой кончится, может, — нет. Красного шпона рамой выкадрирован портрет. Замерли без движенья. Точно в книгу судьбы, смотрятся в отраженье, и в напряженье — лбы. На друга друг похожи, взглядом ведут они по волосам, по коже, словно считают дни, время, что им осталось. И проступают вдруг беззащитность, усталость, перед судьбой испуг. Рама слегка побита, лак облетел с углов: ломаная орбита встретившихся миров. Гаснут миры. Огни же долго еще летят. Двое в зеркальной нише сами в себя глядят.

* * *

Я не то что бы забыл — никогда я и не ведал: нет ни в Библии, ни в Ведах слова странного: Амыл. За окошком свет зачах, обрываются обои, навзничь мы лежим с тобою, только что не при свечах. Город медленно затих, время — жирным шелкопрядом. Мы лежим с тобою рядом, и подушка на двоих. Привкус будущей судьбы, запах розового мыла — от гостиницы «Амыла» две минуточки ходьбы.

СОНЕТ

Мы так любили, что куда там сутрам, любили, как распахивали новь. На два часа мы забывались утром и пили сок — и снова за любовь. Но седина коснется перламутром твоих волос, и загустеет кровь. Я стану тучным и комично мудрым. Мы будем есть по вечерам морковь — протертую, конечно: вряд ли нам простой продукт придется по зубам, вот разве что — хорошие протезы. Что заплутал, я чувствую и сам, но не найду пути из антитезы к синтезы гармоничным берегам.

* * *

Я позабыл тебя напрочь, мой ласковый друг: как бы ни тщился, мне даже лица не припомнить, а в пустоте переполненных мебелью комнат зеркало в зеркале: мячик пространства упруг. Времени бита нацелена точно: она не промахнется, удар будет верным и сильным. В комнатах эховых, затканных сумраком синим, мячик взорвется. Но дело мое — сторона. Дело мое — сторона, и уж, как ни суди, — я не причастен к такому нелепому миру. Мне уже тошно глядеть на пустую квартиру и безразлично, что будет со мной впереди. Времени бита нацелена — это пускай; мячик пространства взорвется — и это не важно. Я позабыл тебя, вот что, любимая, страшно. Я же просил, я молил тебя: не отпускай!

* * *

Оркестр играет вальс. Унылую аллею листва покрыла сплошь в предчувствии зимы. я больше ни о чем уже не пожалею, Когда бы и зачем ни повстречались мы. оркестр играет вальс. Тарелки, словно блюдца, названивают в такт. А в воздухе густом, едва продравшись сквозь, густые звуки льются, вливаются в меня… Но это все потом. а будет ли потом? А длится ли сегодня? Мне времени темна невнятная игра. и нет опорных вех, небес и преисподней, но только: час назад, вчера, позавчера. уходит бытие сквозь сжатые ладони, снижая высоту поставленных задач, и нету двух людей на свете, посторонней нас, милая, с тобой. И тут уж плачь — не плачь. ссыпается листва. Оркестр играет. Тени каких-то двух людей упали на колени.

128. СТИХИ К ЮЛИИ

* * *

О льняное полотно стерты локти и коленки, и уже с тобой по стенке ходим мы давным-давно, как старуха и старик, чтоб не дай Бог — не свалиться. Ну а лица, наши лица — все написано на них! Эти черные круги под счастливыми глазами… Вы не пробовали сами? Вот же, право, дураки!

ЗАВТРАК В РЕСТОРАНЕ

Под огромными лопастями вентиляторов, мнущих дым, полупрошеными гостями в ресторане вдвоем сидим. Потолок оснащен винтами и поэтому верит, псих, что расплющит стены, достанет до людей и раздавит их. Он в безумье своем неистов, собираясь работать по утонченной схеме убийства, сочиненной Эдгаром По.

* * *

Минорное трезвучие мажорного верней, зачем себя я мучаю так много-много дней, зачем томлюсь надеждою на сбыточность чудес, зачем болтаюсь между я помойки и небес? Для голосоведения мой голос слишком тощ. Минует ночь и день, и я, как тать, уйду во нощь и там, во мгле мучительной, среди козлиных морд, услышу заключительный, прощальный септаккорд. И не хуя печалиться: знать, где-то сам наврал, коль жизнь не превращается в торжественный хорал, коль так непросто дышится и коль, наперекор судьбе, никак не слышится спасительный мажор.

129. СТИХИ К НОННЕ

* * *

Мне б хотелось, скажу я, такую вот точно жену. Ты ответишь: да ну? дождалась! Ни фига — предложеньице! Тут я передразню невозможное это да ну, а потом улыбнусь и скажу: может, вправду поженимся? Почему бы и нет? Но ведь ты бесконечно горда, ты стояла уже под венцом, да оттуда и бегала. Выходить за меня, за почти каторжанина беглого, — неужели же да? Ах, какая, мой друг, ерунда! Ну а ты? Что же ты? Тут и ты улыбнешься в ответ и кивнешь головой, и улыбка покажется тройственной, на часы поглядишь: ах, палатка же скоро закроется! Одевайся! Беги! Мы останемся без сигарет.