На берегах Ганга. Прекрасная Дамаянти

— Стойте! — приказал предводитель. — Здесь, на дороге, нас могут увидеть. Сначала уберите трупы и бросьте туда, в джунгли. Если начнут искать убитых, то подумают, что они сделались жертвой тигров.

Парии исполнили его приказание.

— Теперь уведите лошадей с кладью в лес, к нашему лагерю.

И это приказание было немедленно исполнено. Парии с замечательной ловкостью открыли между вьющимися растениями и ветвями проход для лошадей и тотчас же снова закрыли так, что даже самый опытный глаз не отыскал бы пути, по которому они прошли.

Через несколько минут на дороге уже не осталось ничего, кроме нескольких луж крови, от которых шли следы в джунгли. Увидев это, легко можно было подумать, что здесь на путешественников напали тигры и утащили их в заросли.

Прибыв к своему лагерю, юноша снова начал читать документы убитого и рассматривать добычу, затем на некоторое время он задумался и наконец, по-видимому, принял твердое решение. Он подозвал к себе людей и сказал:

— Эта добыча принадлежит вам. Тут много денег, а я возьму себе лишь малую часть. Остальное поделите между собой. Я хочу покинуть вас, дороги наши расходятся, но одно обещаю вам, что на том пути, который избираю для себя теперь, всегда буду стараться сделать для вас и для таких, как вы, все, что будет в моих силах.

Он высыпал деньги на землю, оставив себе в кошельке и бумажнике только необходимую часть.

— Вот это все мое, мундир и оружие, остальное берите вы. Эту лошадь я оставлю себе, обе другие пусть останутся вам.

Он отложил мундир и амуницию английского офицера в сторону и начал снимать с себя одежду. Парии начали шептаться, затем приблизились к предводителю с угрожающим видом и оружием в руках.

— Ты хочешь нас покинуть? — воскликнул один из них. — Этого не должно быть! Ты хочешь изменить нам и выдать врагам. Нет, этого не будет!

Он подошел еще ближе, а остальные следовали за ним, извиваясь как змеи, с яростными взглядами и угрожающими жестами. Молодой человек гордо выпрямился. Глаза его метали молнии.

— Неблагодарные! Негодные! Так вот как вы платите за благодеяния, которые я оказал вам, вот как вы платите за подарок, который оставляю вам! Не хотите ли вы заставить меня поверить, что высокомерные брамины правы, преследуя вас? Назад, говорю вам! Или вы забыли, что во мне живет духовная жила дракона Раху, имя которого я ношу и который может заставить солнечный свет померкнуть…

Он выхватил пистолеты из-за пояса, курки щелкнули, и дула направились на наступавших.

— Падите ниц! — закричал он. — Падите во прах и трепещите перед Раху, драконом мрака!

При этих словах, сказанных страшным, угрожающим голосом, все парии задрожали. Они гораздо сильнее испугались произнесенного имени страшного дракона, созвездие которого стоит на небе против солнца и властвует над всеми ужасами мрака, нежели направленных на них пистолетов. Они начали отступать, ворча, как дикие звери перед укротителем.

— Долой оружие! — воскликнул Раху, все еще не опуская пистолетов.

Парии повиновались.

— А теперь садитесь на свои места, — приказал Раху, — знайте, что первый, кто пошевелится, падет от моей пули, отлитой, как известно, под лучами созвездия Дракона.

Парии снова повиновались и сели на землю спиной к брошенному оружию. Раху положил пистолеты около себя так, чтобы можно было достать их рукой, быстро переоделся в мундир английского офицера.

— Кто-нибудь один выведите лошадь, остальные оставайтесь на местах.

Один из парий встал, взял под уздцы лошадь кавалера д’Обри и снова повел дрожащее и фыркающее животное через кустарники и лианы на дорогу. Раху закричал париям:

— Прощайте! Пусть оставленный вам подарок принесет счастье. Я прощаю вам возмущение ваше.

Он приказал человеку, выведшему лошадь, идти рядом часть пути, все время держа дуло пистолета у головы провожатого, не имевшего при себе оружия. Отъехав от опушки леса шагов на триста, он приказал парии вернуться обратно, но все время продолжал следить за его движениями и держал пистолет наготове. Затем, когда тот исчез в чаще леса, он пришпорил лошадь и как стрела помчался в направлении Калькутты. По дороге он встретил многих путешественников и почти все ехали с конвоем. Они вежливо кланялись английскому офицеру, который в красивом мундире и на здоровой, сильной лошади вполне походил на джентльмена, а он коротко и холодно отвечал на поклоны.

Доехав до того места, где были убиты кавалер д’Обри и его спутники, путешественники, увидав лужи крови и кровавые следы, исчезавшие в джунглях, слышали в густых камышах злобное рычание, как будто хищные звери грызлись из-за добычи, и, объятые ужасом, пришпоривали лошадей.

Солнце закатилось. Мрак наступил внезапно, без сумерек. Кругом царила глубокая тишина. После заката солнца ни один путник уже не рисковал пуститься по дороге между лесами и джунглями, где с одной стороны раздавалось глухое злобное рычание и рев тигров, а с другой доносились почти такой же дикий вой и крики парий, радовавшихся неожиданной богатой добыче.

* * *

В последующие за приездом Гастингса дни в Калькутте все было спокойно и шло своим чередом. Новый губернатор делал визиты чиновникам компании и знатнейшим из городских жителей, часто показываясь народу то верхом, то в экипаже, постоянно сопровождаемый многочисленным и блестящим штатом слуг и отрядом конницы. При всех его выездах и прогулках ему сопутствовала баронесса Марианна Имгоф, которую он представлял как свою будущую супругу, не распространяясь о своих отношениях с ней, и требовал, чтобы этой державшей себя с достоинством королевы даме воздавали те же военные почести, какие воздавали ему как представителю английского правительства в подвластных компании округах.

Между тем отношения эти как среди англичан, так и среди индусов, возбуждали большое изумление и даже неудовольствие. Англичане находили неприличным требование губернатора признавать и уважать как будущую его супругу эту особу, хотя они и слыхали, что она разводится с мужем и действительно вскоре выйдет замуж за Уоррена Гастингса. Индусы же никак не могли понять, как женщина, муж которой живет тут же и, мало того, даже состоит секретарем у губернатора, публично решается показываться вместе с мужчиной. Об этом говорили и судили много, но исподтишка, громко же никто не решался что-нибудь сказать, так как все знали непомерную гордость нового губернатора и его непримиримый характер, все боялись ослушаться его приказаний, чтобы не сделаться его врагом. Однако озлобление, особенно у дам, росло сильнее, так как баронесса Имгоф далеко превосходила последних и красотой, и привлекательностью, не говоря уже об исключительном уме.

Народ, конечно, об этом совсем не заботился. Пышность, сопровождавшая нового губернатора, приветливое снисхождение, выражаемое им даже самым бедным и низшему классу, в то время как со знатными и богатыми он обращался свысока, вскоре приобрели ему всеобщую популярность, так что, где бы он ни показался, индусы и магометане повсюду встречали его с ликованием, даже факиры и нищие дервиши прославляли его, так как он при каждом своем появлении приказывал оделять их щедрыми подачками.

Нункомара Уоррен Гастингс посетил в первые же дни своего приезда. Магараджа встретил его на пороге своего дома и приветствовал баронессу Имгоф даже почтительнее, нежели самого губернатора. Прекрасная Дамаянти ожидала гостей в роскошной гостиной и при появлении баронессы подала ей букет из цветов лотоса. Баронесса обняла прекрасную бегум, поцеловала ее в лоб, и обе женщины как будто сразу почувствовали симпатию друг к другу. Ни у одной из них не было причин завидовать другой ни в красоте, ни в грации. Дамаянти с любопытством расспрашивала обо всех мелочах жизни европейских женщин, и они весело и непринужденно болтали.