На берегу незамерзающего Понта

— А мы с Лёлькой кофе пьем и вкусняшки едим, — с улыбкой проговорил ее голос.

— Приятного. Павлинова опять бухтит, что мы не пара, а ты дура? — с чуть более наигранным, чем было, подозрением поинтересовался Мирош.

Свое отношение к новому роману подруги Лёлька высказала едва ли не в первую их встречу после возвращения из Затоки. Но это было естественно. Ей попросту халявный отпуск в конце августа обломали.

— Мы пьем кофе и едим вкусняшки! — повторила Полька и рассмеялась.

— Ясно. Гони ее в шею.

— Почему это? — теперь и ее голос прозвучал подозрительно.

— Сбивает тебя с панталыка. Я тебя с трудом на него водрузил, — весело рыкнул Мирош.

— А она моя подружка.

— А я тебя люблю.

— И я!

— Вы где? Возле академии?

— Как всегда, — подтвердила Полина.

— Я подъеду через пятнадцать минут. Будешь меня вкусняшками кормить, а не эту оккупантшу.

— Приезжай, разберемся.

— Жди! — услышала она, после чего телефон в ее руке коротко завибрировал и звонок прервался.

Полька отложила трубку и подняла глаза на Лёльку. Та как раз отправляла в рот кусок торта, при этом не забывая посылать подруге неодобрительные импульсы. Вслух к своей любимой теме Павлинова сегодня еще не переходила. Полькина улыбка стала еще шире, и она, не отставая от Лёльки, принялась за свой десерт.

— Щас явится? — нарушила молчание Лёля.

За лето она сняла с головы разноцветье прядей и теперь была коротко подстрижена — почти под мальчика, что, тем не менее, ей шло. Но этот забавный ежик, казалось, выдавал всю степень ее ершистости в целом и в эту минуту в частности.

— Приедет. И не надо испепелять меня взглядом, — отмахнулась Полина.

— А я не испепеляю! Я впала в когнитивный диссонанс. Летом. До сих пор из него никак не выпаду.

— И что мне сейчас сделать?

— Что бы я тебе ни сказала, ты все равно сделаешь по-своему. Ты всегда делаешь все по-своему. Как? Вот как можно было тебе с твоим… с твоим умом, амбициями, достижениями променять Стасика на этого!

— А я не в лавке, — рассмеялась Полька. — Стас… наверное, правильный. Но у каждого свои правила.

— Типа правила рок-музыканта желторотого тебе больше подходят, — буркнула Лёлька. — Ну ладно, сейчас у вас новизна. А потом? У него гастроли, бабы, алкоголь, колеса. У тебя консерватория, а закончишь — в театре каком осядешь. Это если судить трезво. И? Бросит, как пить даст, когда надоест. И дай бог, чтоб киндером не наградил. Прощай карьера.

— А у нас наоборот будет, — сообщила Полина, сделавшись серьезной. — У меня гастроли и мужики, а он с киндером дома.

— Смешно! — крякнула подружка. — Не, я помню прекрасно, что советовала тебе потрахаться с кем-то, кроме Стаса, чтоб перебеситься. Но мать твою! Я не думала, что тебе настолько понравится! Ты должна была как-то… Блин, физиология у всех одинаковая! Че он там нового тебе показать мог, дуре?

— Сама дура, — беззлобно огрызнулась Полька. — Чего надо, то и показал.

— Любовь! — насмешливо фыркнула Павлинова и уткнулась в свой тортик. Бисквитный. С кремом и вишенкой. А главное — халявный. — Это все несерьезно.

— Но это же мое «несерьезно»?

— Твое, твое. У меня было — мне больше не надо. Такие, как твой Мирош, хороши на сцене и в постели. В жизни — никакого толку. Наплачешься, Полька, вот наплачешься!

— Тебя послушать, от Стаса я бы не плакала, — Полина уставилась на подругу.

— Плакала бы. В тепле, сытости и в брендовых шмотках. С уверенностью в завтрашнем дне. Пока детей шофер в элитную школу отвозит. А если б Штофель загулял — похрен, составили бы брачный контракт. Да и он тоже взрослый, состоявшийся, знает, что ему надо. Жизнь одна — и у тебя, и у него. Только ты собралась потратить ее на двадцатилетнего рок-музыканта. Не спорю — улыбка у него красивая. И голос охрененный. И тексты тоже. Но сейчас ты наверстываешь то, чем в восемнадцать не перебесилась.

— Никогда нельзя знать наверняка.

— И поэтому ты все взвесила и решила рискнуть! — возвела очи горе Лёля.

— Я просто живу.

— Жизнью не битая. Сначала тебя мать оберегала, потом Стасик. Игла в хрустальном яйце.

— А тебя напрягает? — не сдержавшись, брякнула Полина.

— Меня — нет. Я-то тебя тоже люблю. И тоже оберегала бы. Если тебя этот твой придурок обидит, от меня первой по роже получит. И с себя я ответственности не снимаю — сама надоумила, — тяжело вздохнула Павлинова и разжевала вишенку, запив ее глотком кофе.

— Ты нормальная? Ты тут при чем?

— Мои советы. Я тебя с толку сбила.

— Ты сейчас серьезно? — Полька медленно подбирала челюсть из чашки с кофе.

— А типа нет? До моих дебильных идей ты на других и не смотрела. А потом… посмотрела! И вот это вот все началось.

— Иван не имеет никакого отношения к твоим идеям, ясно?

Лёлька хмуро воззрилась на подругу с той долей скептицизма, которая присуща брюзжащим бабкам. А потом сказала:

— Ясно. С ним все не так, все по-другому. Теплее, свободнее, ярче. И с тобой такого никогда раньше не было, чтоб вот так дышать в полную грудь.

— Все сказала?

— Не злись. Я обязана была попытаться.

— Я не злюсь. Просто уясни себе, — Полина смотрела Лёльке прямо в глаза, — я не слушала тебя тогда, не слушаю сейчас.

— Прости, — Павлинова уныло опустила свою коротко остриженную голову. — Если тебе так правда лучше… я заткнусь, обещаю.

— Просто не учи меня жить.

— Как скажешь, — совсем несчастным голосом ответила Лёлька. — Я обожглась. Не хочу, чтоб и ты тоже…

— Зато у тебя будет шанс сказать, что ты предупреждала, — кивнула Полина. И было неясно, серьезно она или шутит.

— Да не хочу я так говорить! — возмутилась Лёлька и замерла с открытым ртом.

А за Полиной спиной раздалось насмешливое:

— Возрадуйся, Павлинова, тебе и не придется.

Полька быстро обернулась, и глаза ее заблестели.

— Привет!

— А ты говоришь, чтоб я корону дома оставил, — хмыкнул Мирош, наклоняясь, чтобы ее поцеловать. — Куда ни попаду — обо мне трындят. Тут оставишь! Привет…

Его губы скользнули по уголку ее рта. Потом он взглянул на Лёльку и рассмеялся — взгляд у той был испуганным и нахальным одновременно.