На двух берегах

«Хорошо!
– подумал Андрей.- Что катерку туда и сюда? Лишь бы на берегах все было готово, а так бы таких катерков…»

Он не успел додумать, потому что из-за холмов на том берегу раздался, быстро усиливаясь, низкий гул. Андрей посмотрел в небо, потом на отодвинувшийся от них восточный берег - они отплыли какую-то жалкую сотню метров,- потом на ротного - ротный стоял, подняв лицо, закусив губу. Все в понтоне зашевелились, гребцы сбились с ритма, и ротный крикнул:

– По местам! На весла! Р-раз-два, р-раз-два! Темп, ребята! Темп! Темп, товарищи!

Навстречу гулу с левой стороны понесся, еще быстрее приближаясь, более высокий в тоне звук, и тут же, через какие-то секунды, словно гонясь за своим звуком, как будто чиркая по небу, над Днепром пролетела тройка, потом еще тройка, потом сразу штук двадцать, потом еще много истребителей. Взлетев где-то, они и над Днепром продолжали, ввинчиваясь в воздух, набирать высоту, и звон моторов как ударил по воде.

Сразу же за холмами, за Днепром, начало коротко трещать, как будто там кто-то рвал сухой коленкор, дробно застучала авиапушка, но и почти тоже сразу же - понтон успел пройти еще какие-то метры - из-за холмов вылетело, разворачиваясь по дуге, несколько звеньев «юнкерсов». Над ними, как возбужденные шмели и осы, кружились, взлетали вверх, падали к «юнкерсам» наши и немецкие истребители, все так же треща пулеметами и дробно стукая очередями авиапушек.

С левого берега ударили зенитки, и воздух под «юнкерсами», между ними, над ними, как бы лопаясь сам, покрылся белыми и желтыми клубками дыма. В Днепр, взбивая фонтанчики, посыпались осколки зенитных снарядов, и когда они падали вокруг понтона, казалось, что, несмотря на рев и грохот в небе, было слышно, как они булькают, исчезая в воде.

Ротный скомандовал:

– Надеть каски!
– но сам не надел, и никто тоже не надел касок, они валялись у всех под ногами и только мешали.

Зенитки били и били, и один «юнкерс» выпустил черный хвост и, отваливаясь на крыло, будто прицелившись носом на что-то на земле, помчался туда, за холмы. В небе все трещал коленкор, глухо стукали авиапушки, красным мгновенным фонариком вспыхнул, взорвавшись, чей-то истребитель, вспышка от взрыва успела погаснуть, и лишь потом ударил звук от него, вроде бы в небе распечатали бутылку с тугой пробкой. Потом еще пара - опять неизвестно чьих - истребителей задымила, но «юнкерсы», закончив разворот, пошли над Днепром, и от сложившегося в рев грохота их моторов на Днепре зарябила там, где ее не трогали веслами, вода.

А понтон не прошел еще и трети Днепра.

Дернув хомут пулемета вниз, Андрей сломал его в шарнире, так что теперь хомут был под прямым углом к станку, и пулемет не катался на колесах, а мог лишь юзом съезжать влево и вправо на узкой железной полоске, которая была на носу. Тут Веня крикнул: «Бросают!», и Андрей успел, обернувшись от пулемета, заметить, какое белое - как мраморное, с чуть заметными под кожей голубоватосерыми жилками - лицо у Вени, и то, как Барышев, выпустив ленту, уцепился обеими руками за борт, словно готовясь выпрыгнуть в воду, и то, как ротный спрыгнул внутрь понтона, и то, как один из понтонеров потянулся рукой к кругу, как открыл рот и округлил глаза Ванятка, как загорелся еще один «юнкерс» и как посыпались из остальных бомбы.

А до высокого берега еще было больше половины пути.

Бомбы, как черные продолговатые капли, лениво отваливаясь от «юнкерсов» (в этой части полета они были отлично видны), летели, все набирая скорость, а когда выходили из дуги в прямую, неслись визжа, но уже были невидимы - глаз улавливал лишь что-то мелькнувшее, после чего в Днепре взрывался фонтан: стеклянного цвета у основания, желто-черный от песка и ила в середине, белый от пены у вершины. Грохот бил по перепонкам, воздух по глазам и лицу, понтон дергался, воспринимая удар днищем и глубоко погруженными бортами.

«Юнкерсы» шли снизу вверх, взрывая Днепр в сотнях мест, и над водой несло брызги, мельчайшие песчинки, пахло тиной, сгоревшей взрывчаткой и рыбой.

Рыба плыла белыми пятнышками и полосками, качаясь на волнах, ее швыряло вверх новыми взрывами, она опять падала в воду, плыла ниже, задерживаясь у досок от лодок, возле скаток, обломков весел, а маленькие рыбки - даже у пилоток тех, кто или сбросил их, или утонул.

«Юнкерсы», накренившись, сделали разворот и, не обращая внимания на все, что было над ними, под ними, по сторонам от них, пошли вниз.

А понтон был лишь на половине Днепра.

Ударила новая серия взрывов, все в понтоне уже были мокрые оттого, что с каких-то двух десятков метров на них упал фонтан, понтон швыряло, на плоту заржала, как крикнула, то ли от боли, то ли от ужаса лошадь, потом рядом ударил еще один взрыв, понтон подлетел, словно хотел оторваться от Днепра, все бросили весла, и несколько человек, отчаянно махая руками над водой, догнали, перехватили понтон, уцепились за эти весла и, тяжело дыша, выпучив глаза, тянулись руками к бортам, хватались за них, а ротный, как в немом кино, потому что ничего не было слышно, раскрывал и закрывал рот, что-то командуя, но никто его не слышал и не греб, и тогда Андрей схватил свой ППШ и дал длинную очередь вверх почти над головами - с носа на корму.

– На весла! Черт!
– заорал он.
– Греби!! Греби!
– он швырнул Папу Карло к веслу, хотел броситься к другому сам, тут снова понтон толкнуло, и он едва успел схватить за ручки пулемет и удержать его.

– На весла!
– тоже заорал ротный.
– Греби!

Понтон стал тяжел. На дне его почти по колено плескалась вода, и понтон осел глубоко и от нее, и оттого, что за его борта держались, повиснув вдоль, вроде поплавков, люди. От кромки бортов до воды оставалось лишь на какую-то ладонь.

А до берега было еще метров двести.

– Греби!- ротный толкнул Степанчика к веслу.- Котелки! Каски! Черпать воду! Ходу, товарищи! Ходу! Темп! Темп! Темп!

Те, кто висел на бортах, мешали грести, но ротный, переступая по скаткам, вещмешкам, ногам, выскочил на середину понтона, командуя:

– Р-р-аз-два! Р-ра-з-два! Друж-но! Над-дай! Хо-ду! Р-ра-з-два! Давай! Давай, давай! Вперед, ребята! Вперед! Вперед!

Опять послышался гул из-за холмов, и новый эшелон «юнкерсов» сделал разворот, и новые «мессеры» вступили в бой с нашими истребителями, и новые разрывы зениток вспыхнули белыми и желтыми клубками в небе, и новые «юнкерсы» пускали из себя черные дымы, и вспыхивали новые красные цветы взорвавшихся в воздухе истребителей, и новые сотни бомб взрывали Днепр.

– Ты, ты, ты! Ты, ты, ты!
– показал ротный пальцем на тех, кто не греб.
– В воду! Живо! За борт! Ну!

Санинструктор, писарь, ружмастер и трое стрелков перевалились через борта, и понтон чуть приподнялся, но рванувшая недалеко бомба швырнула в него волну, и борта над водой поднимались уже лишь на какие-то сантиметры, а в самом понтоне воды было уже выше колен. Понтон двигался совсем медленно, он не скользил по воде, а расталкивал ее широким высоким носом, таща за собой повисших на бортах, цепляющихся друг за друга людей.

– Давай, давай! Давай!
– командовал гребцам ротный.

Сотню метров они кое-как протащились. А Днепр стал серо-бурым от песка и ила, выброшенного бомбами. Казалось, что-то случилось с его дном, что подо дном вдруг заработал какой-то вулкан, прорвавшийся в разных местах и швырявший через воду куски дна.

Но берег был близок! Высокий, с отвесным совершенно обрывом, густо поросшим поверху деревьями, берег был совсем близок, так близок, что различались не только красные стволы сосен, белые березы, зеленоватые осины, но четко виделись и бордовые палочки тала на косе у подножия обрыва, лопухи, давно прибитое к косе серое от воды и солнца, похожее на телеграфный столб бревно, покачивающееся в прибрежной пене.