На грани веков. Части I и II

— Офицер говорит, что был ты дерьмом, дерьмом и останешься, как все немцы, а все-таки ты порядочный человек. Шрадер нам сразу выложил, кому передал и сколько.

Курт вздрогнул еще сильнее, чем от хлыста.

— Не может быть, этого он вам не сказал!

— А я тебе говорю, как по книге. И притом всего на два удара больше, чем тебе, ему досталось.

Офицер поглядел на пленника, который выглядел сейчас каким-то особенно тщедушным и жалким.

— Жаль, конечно, да ничего не поделаешь. Связать все же придется, а то еще в лесу попытается бежать. Этого нам во что бы то ни стало надо доставить живьем в Ригу — кто знает, какие нити к нему тянутся.

Толмач уже поскакал к дверям каретника. Толпа боязливо расступилась перед человеком, который только что хлестнул самого барона. А у него в глазах искрилась самодовольная улыбка, вызванная этой боязнью и удивлением. Но он сразу же оценил положение, сделал: строгое лицо, уперся рукою в бок.

— Смилтниек, подай вожжи!

Даже по имени знает! Это уже совсем чудо! Люди рты разинули, хотели было кое-что и шепнуть друг другу, да как же можно осмелиться в присутствии такого важного господина? А важный господин повернулся в ту сторону, откуда девки, толкаясь, кидали восхищенные, изумленные и бог весть еще какие взгляды. Пришпорил коня, заставил его погарцевать на месте, затем припустил вскачь назад, хотя и расстояния-то не больше двадцати шагов.

Покамест драгуны вязали пленника, из толпы выбрался и приблизился к офицеру странный человек, не то мужик, не то барин. Чистый скелет, кожа да кости, волосы на непокрытой голове пересчитать можно, серые щеки в красных пятнах и сплошь заросли рыжеватой щетиной. Офицер от удивления даже нагнулся в седле.

— Это кто такой? Спроси, чего ему надо?

Толмач загородил дорогу своим конем.

— Куда лезешь? Господин офицер хочет знать, что ты за чучело и чего хочешь?

Но оказалось, что тот и сам довольно хорошо говорит по-шведски.

— Чучелом меня господин офицер не называл, а для себя я ничего не хочу. Только для Курта фон Брюммера.

— Что же вы можете сделать для него?

— Я-то не могу, но вы можете, господин офицер. Если Курт фон Брюммер даст свое честное слово, то можете везти его и несвязанным. Я ручаюсь, что он не убежит.

Офицер улыбнулся.

— Это было бы куда удобнее, да только вряд ли его честное слово будет таким же надежным, как веревка. Один у нас в атрадзенской корчме уже сидит этак, под честное слово, но я начинаю слегка беспокоиться о нем. Ах, вы ручаетесь за Брюммера? А что же вы сами-то собой представляете?

— А я ничего собой не представляю, вы же видите. Теперь я обитатель лаубернской богадельни, а прежде мне самому принадлежало имение.

— Вот как? И куда же оно у вас девалось?

— Шведы его у меня отняли.

— А! Так вы тоже из ненадежных. Не находитесь ли вы в связи с этим самым Брюммером? Знаете, мы шуток не любим. Польским и паткулевским прислужникам — головы долой!

Громадный бородач уже подтолкнул Крашевского к Курту.

— Я не польский прислужник, я сам поляк. До Паткуля мне нет никакого дела. Имение мне так же нужно, как вам моя голова. И без того долго ли еще ей держаться на этих плечах.

Видимо, решив, что и Яна-поляка думают забрать, ключник приблизился, сняв шапку.

— Скажите, барин, тому господину, что Ян-поляк неповинен. Он с господами никогда не якшался: мы все его знаем. Выпить — это да, что правда, то правда.

Когда толмач перевел это, офицер снова улыбнулся.

— Рекомендации у вас хорошие, но я все же еще подумаю. Вели запрячь лошадь!

Толмач охотно поскакал снова к толпе, еще больше выпятив грудь.

— Где тут кучер? Кучера сюда!

Старый Кришьян протискался сквозь толпу,

— Запрягай лошадь — самую захудалую, какая у тебя в конюшне есть. В навозную телегу. И соломы туда — немца в Ригу повезем.

Кучка девок разбрелась, на этот раз солдат напрасно покосился на то место, где они недавно стояли.

Тут во двор на взмыленной лошади влетел Холодкевич. Видимо, они с офицером были старые знакомые — поздоровались довольно приветливо.

— Каким ветром вас занесло в такую рань, господин Холодкевич?

Холодкевич, как обычно, улыбался и держался самодовольно. Благодушно обвел глазами драгун, а заодно и толпу. Задержался и на дымящемся пепелище.

— Мои люди известили меня, что, дескать, Танненгоф горит, я спешил поглядеть, что там за несчастье. Но сгорел только дом управляющего. А сам Холгрен?

— Выгнан и больше не вернется. Это очень хорошо, что вы явились, иначе мне пришлось бы посылать за вами и напрасно задерживаться. Дело такое — я вынужден взять с собой господина фон Брюммера на некоторое время, вы понимаете?

Холодкевич сделал вид, что даже не заметил арестованного.

— Понимаю вполне.

— Но имение и людей нельзя оставлять без управляющего, а то они тут друг другу глотки перервут. Вам придется взять это на себя, пока власти решат, что делать дальше. Думаю, для вас это большого труда не составит, Лауберн не так-то далеко отсюда.

Холодкевич с готовностью, но и с большим достоинством поклонился.

— Когда приказывает власть, для подвластного ей не может быть ничего трудного. Я постараюсь выполнить свой долг с превеликим тщанием;

И на этот раз уже внимательно оглядел имение, скользя взглядом поверх головы Курта. Но Яна-поляка все же заметил…

— Пан Крашевский, вы-то что здесь делаете?

Ян криво ухмыльнулся, пожав плечами.

— Я-то ничего, а вот господин офицер думает, не стоит ли ему и мою голову забрать с собой.

— Это будет досадным недоразумением, господин офицер. Я пана Крашевского хорошо знаю, с дворянами-заговорщиками у него нет ничего общего. Даже наоборот — он всегда являлся горячим сторонником властей.

— Значит, есть уже и второй поручитель. Да я же не всерьез. Пан Крашевский, вы можете идти.

Ян поклонился ниже, чем следовало бы.

— Покорнейше благодарю, господин офицер.

И, отходя, грустно кивнул Курту.

— Прощайте, господин фон Брюммер. Я вас предупреждал, но вы не хотели слушать.

Офицер приказал своему толмачу:

— Скажите этим людям, что именем властей, согласно уложению о казенных имениях, имением Танненгоф впредь будет управлять лаубернский управляющий,

Толмач, не трогаясь с места, выкрикнул повеленье и, когда драгуны уже собирались сажать пленника в телегу, подъехал и, поддев концом палаша, выкинул набитый сеном мешок.

— Арестанту положено лежать ни соломе!

Старый Кришьян влез на телегу и собрался сесть впереди. Но и это оказалось неправильным.