На исходе дня. История ночи

Повивальные бабки вели себя не менее самоотверженно. Если ночью постоянно присутствовала возможность смерти, то в той же мере существовала и вероятность появления новой жизни, причем, согласно современной статистике, как раз с трех часов ночи резко возрастает число рождений. Для повитух это означало, что их вызывали при первых же схватках, и, кроме того, они оставались после родов, чтобы организовать необходимый послеродовой уход. В течение одного года повивальная бабка Марта Баллард из Мэна, по ее собственным подсчетам, провела без сна более сорока ночей. «Сейчас почти середина ночи, — писала она в 1795 году, — и меня вызывают в дом мистера Денсмора». В Глазго XVIII века, чтобы ночью доставлять повитух по нужному адресу, стали использоваться портшезы, но большинству повитух все же приходилось перемещаться в менее комфортабельных условиях. К примеру, Баллард добиралась до места и пешком, и в челноке, и верхом. Однажды по дороге к роженице ее сбросила лошадь. «Плыть по реке было опасно, но, с Божьей помощью, добралась благополучно», — писала она об одном ночном путешествии. Зачастую ей приходилось ночевать в домах у рожениц. Лондонская газета 1765 года описывала «трудности» повивальных бабок, которые, «поднявшись с теплой постели», шли «в мороз, дождь, град и снег в любое время ночи»⁶⁴.

Соседи также приходили на помощь в трудный час. Больным и их семьям приносили утешение деревенские священники. Однажды в апреле, сразу после полуночи, Джосселин отправился в дом к знакомой, «которая настоятельно просила меня быть с ней в момент кончины», а Вудфорд прибыл в дом бедняков, чтобы крестить новорожденного младенца, «тяжелобольного, в конвульсиях»⁶⁵. Как правило, утешение приходило от самых близких людей. Их сострадание могло проявляться ночью, когда соседи или родные сидели у постели заболевшего. Больных редко оставляли одних, обычно с ними была сиделка или кто-нибудь из друзей и родственников. По-французски эта вековая практика называлась «дежурить ночью у постели больного» (veiller ип malade). Многие сиделки имели богатый опыт такого многочасового дежурства. Кроме наблюдений за изменениями во внешнем виде и настроении больного, в их задачу входило облегчение его страданий: они делали перевязки, давали лекарства, поили бульоном. «Мы сидели с ним до глубокой ночи», — вспоминала Глюккель из Гамельна о предсмертных часах своего отца. Некоторые сиделки могли и вздремнуть, но большинство, вероятно, воздерживались от такого искушения. Со смертью человека обязанности семьи и друзей не заканчивались. В ночь перед похоронами и протестанты, и католики по традиции должны были бодрствовать. Хотя бы для того, чтобы защитить усопшего от злых духов. В 1765 году после смерти сына своего хозяина подмастерье из Новой Англии Джон Фитч «сидел всю ночь один у одра ребенка», чтобы «отгонять духов»⁶⁶.

Боязнь ночного пожара усиливала взаимные связи. Необходимость сохранить собственную жизнь поддерживала чувство общности с другими. «Когда горит дом соседей, в его свете видишь опасность и для себя» — утверждала английская поговорка, без сомнения воспринимавшаяся как метафорически, так и буквально. Когда в 1669 году в три часа ночи загорелась балка дымохода в доме Исаака Арчера в Восточной Англии, соседи тут же бросились на помощь, заметив, что Арчер выбежал за водой в ночной рубашке и босиком. «Жители деревни явились во множестве», — сообщал тот с облегчением. В городах соседи и посторонние справлялись с бедой вместе. Если на пожаре и оказывалось несколько зевак, не испытывавших сострадания к погорельцам, то большинство помогали как могли. В своем эссе «Смельчаки на пожаре» (Brave Men at Fires) Бенджамин Франклин замечал: «Ни мрак, ни холод не помеха добрым людям, из тех, кто достаточно крепок, чтобы поспешить к ужасному месту и оказать помощь в тушении огня». В 1677 году в Лондоне ученый из Лидса Ральф Торсби и его друг, поднятые тревогой, бросились на пожар, чтобы «помочь чем только можно»⁶⁷.

На первый взгляд кажется, что сходным образом люди реагировали и на преступления. В Англии каждый человек имел право поднять шум и крик, чтобы схватить опасного злодея. Согласно книге «Об английском государстве» (De Republica Anglorum; 1583), принадлежащей перу сэра Томаса Смита, «тот, кого ограбили, или тот, кто видит или предполагает, что кого-то грабят, должен поднять шум и крик, го есть позвать на помощь». Конечно, жертвы ночных нападений — дома или на улице — знали, что нужно кричать как можно громче и не один раз. Жуткие крики «Убивают!» обыкновенно свидетельствовали о нападении, независимо от того, насколько оно было серьезно. Ретиф де ла Бретон в своей книге «Жизнь отца моего» (La vie de топ рёге; 1779) вспоминает случай из детства, когда жители деревни, услышав крики «Убивают!», бросились на выручку его родителя, состоятельного фермера, так как по ошибке решили, что на того напали. В одно мгновение «все бросили ужин, схватили что попалось под руку и помчались по главной дороге», однако обнаружили, что фермер цел и невредим. Жертвы чаще всего обращали свои крики к соседям, а не к ночным дозорным. Смертельно раненный в голову Джон Эклс из йоркширской деревушки Брайтон перед смертью все же успел крикнуть: «Соседи, помогите ради Христа!» «Соседи! Помогите! Помогите! На меня напали!» — кричала в Риме из окна обнаженная женщина⁶⁸.

Настойчивые призывы заставляли людей, по крайней мере, подойти к окнам, а некоторые, наиболее отважные, могли и выбежать на подмогу. В результате поднятой тревоги в одном нортгемптонширском доме толпа выскочила ночью на улицу с «вилами, палками и вертелами» и потребовала объяснить «причину шума». В 1684 году вся деревня Харлтон, «за исключением одного человека», пообещала свою помощь Генри Престону, йомену, боявшемуся ночных грабителей. Если с улицы звучали призывы о помощи, соседи имели право даже войти ночью в чужой дом. Например, в 1745 году в Клеркенуэлле муж и жена завлекли девушку-мулатку к себе домой. Подвергнувшись сексуальным домогательствам, она закричала: «Убивают!» — и тогда ее бесстрашная подружка Бетти Форбс крикнула с улицы: «Ты, черномазая собака, что ты там делаешь с девушкой? Выпусти ее, или я до тебя доберусь, потому что, когда кричат „Убивают!", мы имеем право взломать дверь!» И девушку тут же отпустили⁶⁹.

И все же жизнь определяла пределы соседской помощи. Прежде всего, темнота усиливала вероятность увечий, поскольку было трудно разобраться, кто нападающий, а кто жертва. В ряде городских районов, где располагались публичные дома и пивные, не проходило и ночи, чтобы тишину не нарушили вопли и проклятия. В суде Олд-Бейли соседи одной проститутки спокойно показали под присягой, что «она была очень культурной соседкой и никакого вреда не причиняла, только содержала бордель и время от времени некоторые постояльцы или посетители кричали: „Мерзавцы! Шлюхи! Грабят! Убивают!"» Из другого публичного дома «так часто доносились крики „Убивают!"», что на поднявшиеся шум и гам, когда однажды зарезали проститутку, «соседи не обратили особого внимания»⁷⁰. Вмешательство в такие дела могло кончиться ранением или смертью. Томас Смит из города Салем (Массачусетс), услышав крики «Убивают!», вошел в дом, считая, как он позже объяснил, что «стыдно позволить соседям прикончить друг друга». В результате такого героизма жестоко избили — и даже чуть не убили — его самого. В 1728 году, услышав призывы о помощи, некий лондонец тщетно пытался заставить дозорных выполнить свой долг. Получив категорический отказ, он сам схватил уличного грабителя, причем другие свидетели не захотели ему помочь: «Один сказал, что этот парень очень опасен и они не станут с ним связываться даже за 20 фунтов». Кроме того, всегда была вероятность, что вопли о помощи — это лишь хитрая уловка, дабы заманить простодушного прохожего в темный переулок. Проходя в полночь через Смитфилдский рынок, Одли Харви, обнажив шпагу, бросился на помощь неизвестному, а в результате был избит «жертвой» и его бандой. «Для честных людей расставлено столько ловушек!» — сетовал современник⁷¹.

Многие семьи, заперев вечером двери и окна, были вовсе не склонны рисковать своей безопасностью и покидать дом. «Не выходить! — предупредил жителя Вилли-ле-Марешаль один из насильников. — Мы никому не причиним вреда, нам нужна только эта девка». Заметив, как мужчина и женщина вытаскивают из своего дома труп, Роберт Сандерсон записал в дневнике: «Я счел, что будет неправильно приближаться к ним, ибо я сразу уразумел, что люди это дурные». Чаще всего, если о помощи взывали чужаки, жители предпочитали ничего не слышать. Люди пришлые, в отличие от родных и друзей, не могли претендовать на поддержку и защиту местного населения. Их спасенные жизни не могли гарантировать безопасность другим невинным душам. Когда в 1745 году у таверны «Белый лев» на лондонском Стрэнде в сгущавшихся сумерках кто-то набросился на Мэри Барбер, женщина бодро заявила нападавшим, что «она находится в христианской стране и не боится, потому что ей придут на помощь». Позже, избитую, всю в синяках, ее вышвырнули на улицу, и она лежала, распластавшись на земле. «Меня там никто не знал, и никто мне не помог», — рассказывала она. Наименее сознательными, судя по сообщениям путешественников, были жители Москвы, где насилие в ночное время было обычным делом. Адам Олеарий писал в XVII веке: «Горожане не проявляют никакой жалости. Если они слышат, что кто-то попался в руки грабителей и убийц прямо у них под окнами, никто даже не выглянет и тем более не поможет»⁷².

Отдельные преступления, в отличие от случаев пожара, редко подвергали опасности всю деревню или весь городской район. В то же время, борясь среди ночи с пламенем, добровольцы обычно не рисковали жизнями: в их обязанности входило черпать воду и поливать здания. Пожар, если его не потушить, означал катастрофу для всей деревни, тогда как преступление представляло опасность лишь для сознательных самаритян, бросавшихся на помощь жертве. Поэтому неудивительно, что многие отсиживались за закрытыми дверями. Неудивительно и то, что жертвы уличного разбоя проявляли находчивость, крича ночью «Пожар! Пожар!»> если на них нападали в населенных местах. Бонавентура Деперье в сочинении «Кимвал мира» (Cymbalum Mundi; 1539) свидетельствует: «Этот крик выгоняет людей из дому — одни бегут в ночных рубашках, другие совершенно голые»⁷³. Если убийство или грабеж не способствовали появлению ощущения общей беды, то вероятность сгореть заживо почти всегда вызывала такое чувство.

Глава пятая Видимая тьма Путеводитель под покровом ночи

I

Будем жить как все, по ночным правилам так же, как по дневным.

Сэр Уильям Дэвенант (1636)¹ 

Несмотря на таящиеся в ночи опасности, поразительно много людей, по необходимости или по собственному желанию, покидали насиженное место у домашнего очага. На картинах Арта ван дер Неера и Адриана Броувера мы видим их силуэты, еле заметные в лунном свете, — закутанные фигуры идущих и беседующих друг с другом в ночной тиши людей. Голландский школьный учитель Давид Бекк летним вечером 1624 года «прошел Гаагу вдоль и поперек» и обнаружил «при полной луне… много народу на улице». Когда поздней ночью в ноябре 1683 года нонконформист Оливер Хейвуд проповедовал в сельской местности Йоркшира, «Господь послал множество народу на многие мили, хотя стояла ночь и было темно и скользко». Точно так же в Новой Англии современник писал о детях, которые привыкли темными ночами преодолевать нелегкий путь в «две или три мили через густой лес», чтобы попасть на молитвенные собрания².

Однако верно и то, что после наступления темноты некоторые ни за что не отваживались выходить из дому. Даже после того как комендантский час был отменен, в ночные путешествия не позволяло пускаться благоразумие. «Ночь — время, когда следует быть дома», — говорили в Португалии³.

Йоркширский йомен Адам Эйр поклялся «никогда более не выходить ночью из дому». Из-за боязни грабителей и «плохого» ночного воздуха Джеймс Босуэлл пообещал себе «всегда быть дома рано, несмотря ни на какие соблазны». Но подобные обеты выдерживались недолго, поскольку зачастую они были следствием каких-нибудь неприятных происшествий, а не укоренившегося отвращения к ночным походам. Дербиширский врач Джеймс Клегг, после того как однажды вечером был сброшен собственной лошадью, решил впредь «возвращаться домой в более подходящее время или оставаться на ночь» у пациентов. Но через несколько недель, возобновив свои вечерние визиты к больным, он уже не придерживался своих решений⁴.

Люди доиндустриальной эпохи, соприкасаясь с миром природы, черпали свои знания из мира традиционной крестьянской культуры, питаемой как языческой, так и христианской идеологией. Нельзя переоценить ту роль, которую играли связанные с ночной порой верования и опыт. В 1730 году поэт с презрением писал о «пустых понятиях, традицией рожденных, среди простолюдинов». Некоторые обычаи передавались из одной местности в другую коробейниками, проповедниками, менестрелями, но немало традиций произрастало и на родной почве. В семьях пользовались мудрыми заветами прошлых поколений, совершенствуя тайные умения, с помощью которых можно было передвигаться по опасным местам в любое время суток, иногда даже на большие расстояния. Естественно, обычаи несколько различались в зависимости от местности, как различались этнические и религиозные группы населения. И все же, несмотря на эти — иногда очень тонкие — отличия, существовал весомый пласт коллективных ценностей, умений и привычек, присущих сообществам раннего Нового времени. Практически везде в ночную пору люди делали все не так, как того требовала традиция мира видимого. «Разное время и разные места требуют различного поведения», — заметила Сара Каупер. И ночь в этом смысле не была исключением⁵.