На краю Дикого Поля

– Это что за чудо?

– Это, великий государь, мясные консервы, я докладывал тебе о них.

Царь понимающе кивнул.

– Макароны в жестяных банках каждая по килограмму, сушёное мясо, тоже в жестяных банках, разные каши с мясом, тоже в сушёном виде, в жестянках.

– А эти сушёные каши, они съедобны?

– Очень даже съедобны. Открываешь банку весом в полкилограмма, заливаешь водой, варишь, и получается больше чем полтора килограмма очень вкусной и сытной каши. А это еда для трёх-четырёх воинов в тяжёлом походе.

– Кто же творит такое чудо?

– Феофила Богдановна Собакина. Ох, прости, великий государь, оговорился. Теперь она Кылыч. На её фабриках выделывают все эти чудесные вещи.

– Интересно. И какие каши делаются?

– Пшённая, перловая, гречневая, овсяная, гороховая. И мясо бывает разное, о том на банке и написано, какое мясо использовано: свинина, говядина, баранина, птица. Это чтобы ненароком не обидеть кого, если у него запрет какой имеется. Как у магометан, например.

– Разумно.

– А ещё есть такие же каши, но готовые, которые нужно только открыть и разогреть.

– Интересно. А как смотрит посол Илхами Кылыч на то, что его жена работает?

– Илхами-каймакам безмерно любит Феофилу Богдановну, и видит, что ей нужно работать, чтобы быть в добром и благополучном состоянии души.

– Но продолжай, Давыд Васильевич, что там с ополчением?

– После допроса взятых в плен дворян, что шли из Шуи, выяснилось, что они даже не были оповещены о выплате воинских окладов.

– Как интересно! Получается, что иуда Шуйский спровоцировал их на мятеж, а потом собрался вознаградить давно заслуженным жалованьем? Да он ещё и скупой, к то тому что дурной! Продолжай.

– Последнее, что я хотел сказать, это то, что пора, великий государь, переходить на регулярное войско и постепенно ликвидировать мелкие помещичьи хозяйства. Самых рачительных из помещиков ставить во главе госхозов, а остальных включать в войско на твёрдый оклад. Они ещё и в ножки поклонятся тебе за такое решение. Ну и пора по всем государевым землям переходить на новое хозяйствование.

– Я выслушал тебя, Давыд Васильевич, и обдумав вынесу своё решение.

– У тебя, великий государь, сейчас отличный повод забрать в государственную казну чуть ли не пятую часть боярских земель.

В дверь вошел дворецкий и объявил о прибытии митрополита Макария.

– На этом нашу сегодняшнюю встречу закончим.
– объявил царь - мне о многом надо побеседовать с митрополитом наедине.

Мы поклонились и вышли.

Дома меня встретила встревоженная Липа:

– Что происходит, Саша? Говорят, за Воскресенской заставой стреляли!

– Не волнуйся, Липушка! Всё плохое что могло быть, случилось, но уже исправлено.

– Что случилось-то? Да не молчи ты, мучитель мой!

– Шуйский поднял мятеж против великого государя...

– Неужели он добился успеха?
– перебила меня Липа.

– Мятеж не может кончиться удачей. В противном случае его зовут иначе - прибег я к испытанной мудрости классика.

– Но ты-то каким боком оказался причастен к мятежу?

– А я причастен к подавлению мятежа. Не беспокойся, лада моя, я почти все события просидел в безопасном месте вместе с Петей-певуном.

– Ну и как ты попал в то 'безопасное место'?
– самым ехидным своим голосом осведомилась Липа.

– Слушай, я есть хочу, как медведь бороться! Даже не есть, а жрать! Покушал я только на завтрак, а там всё и завертелось. Давай, ты меня покормишь, а я за это тебе всё и расскажу. Идёт?

– Афанасий Юстинович, ну-ка быстрее командуй, чтобы накрывали на стол!
– бросилась руководить Липа - И вина пусть подадут, вижу я, что господину нашему нужно оно.

Пока я умылся и переоделся в домашнюю одежду, всё было уже готово. Липа, едва не подпрыгивая от нетерпения, сидела у краешка стола, и когда я вошёл, бросилась ко мне, под локоток сопроводила в красный угол, сама стала подавать мне кушанья, и, что любопытно, пока я ел, не проронила ни единого слова, кроме самых необходимых... Поразительной выдержки личность, мне до неё расти и расти.

Наконец я насытился, и удовлетворённо переполз в кресло.

– После вкусного обеда, по закону Архимеда полагается поспать.
– объявил я усаживаясь.

В глазах Липы возник опасный огонёк:

– Муженёк мой, а ты ничего не хочешь рассказать? Или я своею собственной рукой себя вдовой сделаю, клянусь!

– Ладно, уж и пошутить нельзя...

– Говори же быстрее, ну чего ты тянешь?

Кратко, без лишних слов и с минимумом эмоций, я изложил события сегодняшнего дня. О своём сидении в подвале едва упомянул, а сага о битве за дверь вообще уложилась в десяток слов, но не такова Липа, чтобы так легко успокаиваться:

– Ладно, как ты там в подвале сидел, я у Пети выспрошу, как только его увижу, а увижу я его завтра с утра пораньше. Вместе с Олей его распотрошу. И не дай бог, узнаю, что там было опасно, а ты не признался в этом... Захлестну. Ей богу, захлестну!

Ага, сделал я для себя пометку: как только освобожусь, тут же пошлю посыльного к Пете, с просьбой не слишком вдаваться в подробности. Впрочем, на это надежды мало: Петя творческая личность, увлечётся и всё разболтает. Надо отвлекать и успокаивать.

– Липушка, а хочешь я тебе новую песню спою?

– Конечно хочу.

– Ну так пусть принесут баян.

Липа распорядилась, и баян был тут же доставлен.

– Я дверь открытой оставила, людям тоже хочется послушать.
– предупредила она.

– Пусть слушают, мне не жаль.
– заметил я разворачивая меха.

Мне тебя сравнить бы надо

С песней соловьиною,

С тихим утром, с майским садом,

С гибкою рябиною,

С вешнею черемухой,

Даль мою туманную,

Самую далекую,

Самую желанную.

Липа зашла ко мне со спины и прижалась, обвив шею руками.

Как это все случилось,

В какие вечера?

Три года ты мне снилась,