На краю одиночества
Шрифт:
– Всему свое время. А то точно так и помрешь дураком одиноким…
Глава 16
Анна слышала море.
Неужели добралась? Оно шелестело. Набегало и отступало. Дразнило близостью, запахом воды и камня, водорослей, которые раскладывала на берегу мотками зеленых нитей. Оно звало Анну голосами чаек. И замолкало.
А потом море исчезло.
И запах. И все исчезло, осталась лишь темная комната и смутно знакомый мальчишка, сидящий напротив. Он забрался на табурет с ногами,
– Где я? – тихо спросила Анна.
– У нас, – мальчишка ответил, правда, покачнулся и едва не сверзся с табурета. – Мастер сказал смотреть. Я смотрю.
– Ты кто?
– Не помнишь? Илья. Шлюхин сын, – он прищурился, пытаясь уловить в выражении лица Анны что-то такое. – Моя мать была шлюхой.
– А моя меня прокляла.
– Тоже прикольно, – кивнул мальчишка.
Конечно. Как Анна могла забыть его? Но это потому, что в ее голове поселилось море. А оно гораздо смывать воспоминания, которые полагает лишними.
– Не упадешь?
– Не должен. Я хотел вором стать. А придется некромантом.
– Тоже прикольно, – Анна попыталась сесть, но голова кружилась.
– Ага… – он все же слез и поинтересовался: – Пить хотите? Мамашка моя с похмелья всегда сушняком маялась.
– У меня не похмелье.
– Но пить хотите?
– Хочу.
– Воды? – на всякий случай уточнил Илья.
– Воды.
Вода была тепловатой и пахла колодцем, но Анна пила, не способная напиться. И когда стакан опустел, Илья наполнил его вновь.
– Зачем ты хочешь убить Богдана? – Анна все же сумела справиться с жаждой, но головокружение не прошло. И она легла. Диванчик был жестким, в спину впивалась выскочившая пружина, а пара мрачноватых пейзажей грозила свалиться Анне на голову.
И она закрыла глаза.
– Кого? А, графинчика… а чего он выпендривается? – Илья нисколько не удивился вопросу. – Самый умный, типа…
– А он умный?
– Умный, – подумав, согласился мальчишка.
– И за это его следует убить?
Молчание.
Не ответит? Он и не должен. Кто такая Анна, чтобы задавать подобные вопросы.
– Не-а, – Илья допил воду. – И не стал бы я его… небось, не дурак, чтобы в работный дом да с запертым даром. Это так, чтоб не зазнавался больно. И вообще, поглядим через год, кто и кого… у меня, небось, собственного учителя не было. И книг не было. И хрена ли с того, что я не знаю, где у скоттов самая южная точка. Или Берег слоновой кости… вот на кой ляд он мне сдался?
Его возмущение было вполне себе искренним, и Анна улыбнулась.
– А вдруг поехать захочешь?
– Так… заплачу, пускай везут.
– А если повезут не туда?
Илья задумался и поскреб в затылке. Потом опомнился и руку за спину убрал.
– Вы не бойтесь, вшей у меня давненько вывели. А это так… по привычке.
Он поерзал на стульчике и сказал:
– Я честно читаю… только все одно не больно-то понятно.
– Думаю, – Анна все же села. – Тебе
просто нужен хороший учитель. И все получится.Ей самой хотелось верить в это.
Костер разложили во дворе.
Огонь горел ровно и ярко, волны жара покалывали лицо, плясали искры, кружился белый пепел. В рыжем пламени плавилась луна, которая опустилась ныне низко.
– Ты бы пошел, что ли, к невесте, – Земляной сидел на земле и разбирал ветви. Еловые, натесанные в ближайшем лесочке, лягут на землю, укрывая ее.
Поверх кинут рябину.
Раньше свадьбы справляли по осени, когда на рябиновых ветвях повисали гроздья алых ягод, а ныне с ветвей облетали лишь лепестки.
Глебу трусливо подумалось, что, возможно, это знак.
И ритуал не возьмется.
Ведь случается, что даже при дотошном исполнении всех условий, ритуал не выходит.
– Объяснился бы…
Черные свечи, в которых была изрядная толика человеческого жира.
Походный алтарь.
Чаши.
Клинок.
Мальчишки, которым позволено было присутствовать, и они замерли, приоткрыв рты от любопытства. Казалось, они и дышать-то позабыли, лишь жадно следили за руками Алексашки. А тот не спешил, словно издевался.
А идти надо.
Разговаривать.
И говорить придется много, потому что промолчать Глеб не имеет права.
– Иди, иди, – Земляной потянул толстую нить. – Пока дед не явился.
– Дед?
– А ты не почуял? – нитка цеплялась за пальцы, обвивая их паутиной. – Здесь он… его сила проклятье связала. Прячется. Только я уже не та бестолочь, чтобы проворонить. Ну да… сам знает, как оно лучше.
Вздохнул.
Поскреб ногтем кончик носа и произнес:
– Иди уже, а то время.
Анна сидела у окна. Она забралась на старое кресло, укрылась старым же гобеленом, который гладила, будто пальцами разглядывая всех этих запылившихся рыцарей и поутративших красоту дам. Она смотрела в окно, за которым догорал закат.
– Вечер добрый, – сказал Глеб. – Илья, свободен.
Мальчишка, который устроился у ног Анны с ножиком в руке, вскочил. И ножик спрятал.
– На стол положи, вредитель.
Илья вздохнул, но перечить не стал.
– У нас посуды и без того не хватает, а вы еще портите, – Глеб сказал это нарочито громко, не сомневаясь, что где-то поблизости скрывается Арвис. И собственная неспособность почуять этого мальчишку раздражала.
Не только она.
– Вечер добрый.
– Добрый, – ответила Анна.
– Сиди… тебе удобно? И мне жаль.
– Мне тоже, – она кивнула так серьезно и ладонь потрогала. Осколки стекла Земляной вытащил, а раны обработал дезинфектантом, весьма эффективным, но вот довольно едким. – Что это было?
Глеб присел на пол.
На то самое место, которое облюбовал мальчишка.
– Анна, тебе придется выйти за меня замуж.
– Что? – она удивилась.
Не испугалась. Не отвернулась. Просто удивилась.