На краю одиночества

Главное, что она успела обжиться.

И оголодать.

…та тварь почти выбралась. Она втянула собственный мир, которым питалась, и с каждым годом увеличивала прореху, пока однажды та не стала настолько велика, чтобы накрыть курган.

– Ничего… мне тоже не нравится, когда по моему миру гуляют всякие твари, – Глеб отступал медленно, прислушиваясь к происходящему вокруг.

Тварь могла быть не одна.

Пусть пробой свежий, но…

…в тот раз ему повезло. Та, другая тварь, слишком проголодалась, чтобы позволить иным приблизиться.

…овцы пропадали.

…пастух.

…и рядом крепость стратегического назначения. Аномалии, которым, даже с учетом местной специфики, не место. А потому, не окажете ли вы любезность? Взгляните, просто взгляните… охрану мы выдадим, две дюжины егерей.

Там они и остались.

– И ты на свободу хочешь? Домой? Ты разумен? Или условно-разумен? Разум – вещь такая… весьма своеобразная. Вот люди по-своему разумны, а поди же, творят такое, от чего мне порой не понятно, как это наш мир не развалился.

Тварь поднялась.

– Да нет, сиди уж. Я сам найду дорогу…

…тогда Глеб понял, во что вляпался, лишь когда погиб первый парень. Еремеем звали… он был мрачен и имел привычку предрекать беды.

В тот раз не ошибся.

Тварь просто обняла его телом своим, будто простыней опутала, и Еремей закричал. Он кричал, казалось, вечность, а потом затих, и тварь сползла, оставляя на земле голый остов.

Она сожрала пули.

И ручную бомбу, которую в нее метнули. Она выпила пламя, собрав его на своей шкуре алыми искрами. И, обрушив треклятый курган, принялась за людей.

…в тот раз Глебу повезло.

Он успел замкнуть контур, пусть и себя же в нем запер. Выбраться особо не рассчитывал, а вот умереть с достоинством… чем не выбор?

Тогда, оказавшись в душной тьме, которая пахла землей, костями и миром иным, он призвал тьму. И та пришла. Она предложила игру.

Она знала, что Глеб рискнет, что выбора у него нет, ибо контур – вещь такая, не шибко надежная. Сегодня он есть, а завтра вздумается какому искателю удачи – а и таких в степи находилось – заглянуть в курган, и…

А мальчишка тот сам согласился.

Правда, ведь?

…тьма и сейчас была.

Кромешная.

И готовая помочь. Если, конечно, Глеб попросит.

…нет. Еще рано. Он должен добраться до дома. Вот она, стена, некогда затянутая плющом, а ныне дырявая, что плащ бродяги. И новые язвы появлялись одна за другой. Осыпалось пылью окно, открывая Глебу путь.

Тварь ковыляла сзади, посвистывая и вздыхая.

И когда Глеб добрался-таки до окна, она сказала:

– Ты уж постарайся.

Или не она?

Просто примерещилось?

В местах пробоя всякое бывает. 

Глава 33

Мир вокруг продолжал меняться, и Анна не была уверена, по вкусу ли ей перемены. А главное, она не могла понять, в чем суть их.

Воздух стал… неправильным?

Нет, Анна дышала. И не только она. И не задыхалась. И не пах он ничем. И… и просто был неправильным.

Анна коснулась своего лица.

И лица Олега.

Странное ощущение, будто прикасаешься не к живому человеку, но к восковой фигуре. Ей случилось как-то заглянуть в музей. Да, пожалуй, именно так и было… люди, похожие на людей, и все-таки неуловимо иные.

Неправильные.

Вот только сейчас никто будто не замечает этой неправильности. И Анна позвала ветер. А тот принес душный запах могилы.

– Потом… когда дети родились, мне пришлось сделать выбор. Я не хотела… или вру, в тот момент мне уже было почти все равно. И я решила, что мальчик более ценен. Мужчины любят сыновей. Я еще надеялась вернуть тебя. Правда, уже не понимала, зачем.

Ветер кружил пылинки.

Играл.

Он создал корону из пыли над головой Его императорского Величества. И вторую, над княгиней, которой эта корона была весьма к лицу. Правда, сама княгиня будто бы посерела.

– С проклятьями вся сложность в том, что они меняют. И меня изменили. Так отец сказал. Я же… я помнила себя прошлую, но как будто… не знаю, со стороны. Я перестала испытывать чувства. Это потом выяснилось. Мама умерла. Я любила ее, но оказалось, что это не любовь, а память о любви, мне же новой было досадно, что эта смерть нарушила некоторые мои планы. Дети… та, прошлая я, разрывалась между страхом смерти и желанием защитить детей. Новая испытывала досаду от того, что оставшийся ребенок оказался весьма беспокоен. И нет, мне не хотелось быть рядом с ним. Целовать. Умиляться ему, как не было желания узнать, что стало с девочкой. Отец унес ее куда-то. Я не спрашивала, куда. Мне стало все равно. Я даже не боялась, что Медведица узнает про Олега. Или про то, что я осталась жива. Что она найдет способ завершить дело.

Корона давила.

Анна ощущала ее тяжесть издали, хотя ветер и держал пыль. Разве возможно подобное?

Выходит, что вполне возможно.

– Когда отец познакомил меня с сыном старого своего друга, я подумала, что вариант не так уж плох. Мезальянс, конечно, но Холмогоров был в меня влюблен. А главное, этой любви хватило, чтобы признать ребенка своим. Я бы и вовсе его отдала, но отец не позволил.

Над головой Анны корону тоже создали.

Лишь затем, чтобы развеять.

Ветер играл.

Разве можно играть в могиле? А теперь собственный дом представлялся Анне именно могилой, из которой, как она подозревала, выбраться будет непросто.

И пускай.

Она так долго собиралась умереть, что теперь совсем не испугалась.

– Мальчишку сочли бастардом Холмогорова, а меня дурой, которая согласилась его принять. Поговорили и забыли. От меня ждали появления других детей, но оказалось, что проклятье все же изменило не только мой характер. Забеременеть вновь мне не удалось. Я старалась. Я понимала, что правила сделки следует соблюдать, однако… так уж получилось.

Она стояла в полоборота, и теперь Анна видела, что пятно на лице княгини никуда не исчезло. Напротив, оно расползалось, изменяя цвет кожи, раскрашивая ее крохотными трещинами.

– Если бы ты знал, до чего муторно жить, когда в этой жизни тебе ничего не нужно. Я пыталась играть в любящую жену, но Холмогоров чувствовал фальшь. Я пробовала заняться воспитанием сына, но тот от меня сбегал. Он оказался слабым, на редкость бесталанным ребенком…

Анна стиснула пальцы Олега.

– …который только и умел, что играть. Верно, неплохо, но слушать эту музыку было невозможно. Мне было больно от нее! Отец полагал, что дело в изуродованной моей душе, но и он не мог предложить лекарства. Когда у Холмогорова появилась первая любовница, я вздохнула с облегчением. Мужчины весьма меня утомляли своим вниманием. Одно время я даже думала, что дело в супруге, в его неуемной страсти, но после убедилась, что другие ничуть не лучше. Эти бессмысленные разговоры, омерзительные поцелуи и совершенно нелепые телодвижения. Даже странно было думать, что когда-то они доставляли мне удовольствие.