На крови

Юренич быстро подошел к воткнутому в землю палашу Дитерихса. Подернув правым плечом, он выпростал из-под камзола рукав рубашки.

— По долгу секундантов, в третий раз, на барьере, мы предлагаем вам примириться, — медленно чеканя слова, произнес Дитерихс.

Юренич улыбнулся и движением плеча еще раз оправил рукав.

— Нет.

— Нет.

Ася, лязгнув клинками, поднес мне четыре рапиры на выбор. Между бровями залегла суровая, твердая морщинка.

— После трех реприз — перемена места. По первой крови — выход из боя.

— Салют!

Четыре клинка взнеслись, чуть вздрагивая тонкими легкими жалами. Дитерихс и Ася, между мной и Юреничем, накрест сомкнули рапиры и тотчас отвели их острием книзу, влево, открывая нам дорогу.

Цзын!

Концы наших рапир скрестились. Самыми концами — на выпад с прыжка. Я поймал глазами глаза Юренича. Главное: не смотреть на клинок. В глаза! Клинок обманет, глаз — нет.

Он не разучился фехтовать. Но бьется «по школе». Своего у него нет: это не опасно.

По первой крови — выход из боя... Надо быть осторожным...

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Бой идет на полувыпадах, тягуче, как заученная, как шаблонная шахматная игра:

d2—d4

d7—d5

Дитерихс застыл, сбоку, на длину клинка от меня, сплетеньем напруженных, настороженных мышц подстерегая опасный удар. Ведь, собственно с ним я фехтую...

Попробовать «гамбит»?

Я раскрываюсь пустою финтой, вызывая Юренича на выпад. Но он осторожен: он демонстрирует удар, не принимая «жертвы». И опять, четкими перестуками лезвия о лезвие отбивая ходы, тянется, тянется партия...

Урусов ударяет в ладони.

— Перемена места!

В четвертый раз мы разводим на минуту глаза и клинки. Ничего не выйдет. На душе — спокойно и ровно, без под’ема, без трепета. И глаза у Юренича — застылые, без крови, лощеные, пустые глаза... Без жизни, а стало быть, и без смерти... Мы сходимся уже в пятый раз — а они все те же, те же, те же.

Опять лениво и тягуче сцепились клинки. Ася, сердито сопя, отбрасывает кончиком рапиры подкатившуюся мне под ноги зеленую шишку.

В ту же секунду рука Дитерихса, как на пружине, отбивает мое очередное coupe. В глазах Юренича — темные искры, локоть распрямляется посылом — клинок в грудь, — и огоньки глаз сразмаху несутся, ширясь, моим навстречу, в бешеном смертном выпаде.

— Наконец!

Откинув тело в сторону, я бросаю его полным ударом вперед, припадая левой рукой на землю, выслав клинок под руку Юреничу, между плечом и грудью: в горло...

— Карточчио!

От острия — толчок в кисть, локоть... Есть!

Над головою, свистя, скрещиваются запоздавшие рапиры секундантов. Я выдергиваю клинок и отрываю от земли глубоко впившиеся в дерн пальцы.

Юренич еще стоит, вытянув пустую руку. Глаза — живые: пристально смотрят туда, где были мои. Глаза — живые... Нелепость! Ведь он — труп...

Тело подламывается и падает. Боком, навзничь.

— Чистое дело, — говорит, слегка задыхаясь, Ася.

Дитерихс, доктор, Урусов наклоняются над Юреничем.

— Крови нет.

Я поднимаю рапиру. На моем лезвие — есть.

— В продолговатый мозг, — глухо говорит доктор, отбрасывая со лба свисающие пряди волос. — Смерть.

Дитерихс вздрагивает и выпрямляется резко. Я жду у барьера... По дуэльному ритуалу он, секундант, может продолжать за убитого.

Ася тревожно поглядывает на него. Но кирасир молча салютует с места. Мы с Асей отдаем салют. Урусов, осторожно звеня шпорами, обходит нас, отбирая оружие. Кончено.

Доктор все еще возится над трупом. Офицеры снимают фуражки и крестятся.

— Бросьте, доктор, — хмуро говорит Ася. — Дело верное. — И вдруг весь расплывается улыбкой. — А Ли верно сказала: как яйцо в смятку!

Я одеваю китель. Левая рука чуть побаливает в кисти.

Секунданты, кучкой у пихты — у той, где распаковывался доктор. Говорят вполголоса; не слышно. Ася опять стал серьезным. Поглядывают на Юревича.

Он лежит с широко открытыми глазами, откинув левую руку. И оттого, что на нем нет крови, и он не моргает, и губы у него черные, — он кажется не мертвецом, а манекеном.

— Зачем это?

Урусов и Дитерихс, не отвечая, приподнимают мертвеца за плечи, и Соловьев, неумелыми, запинающимися руками натягивает на замотавшееся туловище китель.

— Полы подправь, — вполголоса говорит Дитерихс.

Ася отводит меня в сторону, не глядя в глаза.

— Скверная, братец, все-таки история. Юренич — навиду, верноподданный. Вон Урусов говорит: в какой-то там политической организации заправилой. И война тут, и революция... чорт! Взгреют нас всех за это дело — любо-дорого. Хорошо еще, если в крепость на гауптвахту, на высидку. А как бы еще из гвардии не выставили...

— Мне очень досадно, право, если я вас подвел...

— Э, брось! — досадливо морщится Ася. — Не в том дело... А просто досадно, если зря.

Он переводит дух и, растопырив руку, внимательно рассматривает свои пальцы.

— Так вот, знаешь что? Мы тут посовещались, и... так надумали: что, если Юренича оставить здесь, а? Лошадь у него прокатная, из манежа... Там уже под вечер хватятся. Найдут живо... Нас никто, кажется, не видал. А если и видел, не подумает... Мало ли что с ним могло случиться... Всякие бывают случайности... Найдут — пусть распутываются, как знают, а? Не ломать же из-за этого жизнь. Ты как на это?

— Я? Как хотите.

— Ну, вот и ладно, — просветлел Ася. — Дитерихс, он не возражает. Теперь только доктора уломать. Кобенится, можешь себе представить, карболовая кислота!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Доктора уламывали долго. Он качал головой, говорил о присяге и ответственности, о медицинских обязанностях и религиозном долге. Ася горячился. Солнце стояло высоко. За деревьями, по шоссе проездом грохотали телеги.

Юренич лежал, попрежнему широко раскрыв глаза. По зрачку, почесывая лапки, ползала черная мохнатая муха.

Уговорили, наконец. Урусов давно уже распихал по сумкам тяжелого докторского седла бинты и инструменты. Соловьев увязал рапиры, внимательно осмотрел лужайку.

— Господа, чья пуговица?

Дитерихс повертел в руках.

— Это чья-то шпачья. Пусть лежит.

Бросили. Отвязали коней и стали разбирать поводья. Лошадь Юренича забеспокоилась.

— Ч-чорт! — сквозь зубы проговорил Ася. — Урусов, посмотри, крепко ли привязана. Еще увяжется за нами — возись тогда.

Урусов туже затянул ремни на толстом суку.