На крови

Он подумал, напряженно морща лоб.

— Или Апшеронский, или Литовский возьми. И далеко стоят и хорошие полки: боевые — хоть всем полком переводи в гвардию.

— Литовским полком мой дед в венгерскую кампанию командовал.

Карпинский радостно потер руки.

— От Литовского и прикомандируем. Да, конечно же!.. Что я в самом деле! Ведь недавно еще был в полку разговор — переводят к нам кого-то из литовцев... Даже фамилию называли... Эх... не вспомнить!.. Обязательно из Литовского, значит. Видишь ты, как ладно выходит по всей линии... Мундир знаешь где? У Шаповаленко, на Гороховой. Он, если к спеху, в одни сутки пригоняет... Хотя... — он запнулся, — если что... опознают сразу, откуда...

— Потом? Что ни случись — разве не все равно?

Глаза капитана затуманились.

— И то... — сказал он тихо. — Но дело, как будто, без зацепки... Ты ему для представительности Станислава с мечами, что ли, нацепи... Или даже Анну... И рака на шашку...

— Кому ему?

— Да прикомандированному... А как его звать будут?

— Придумай.

— Сейчас? Тут так просто нельзя: надо что-нибудь такое, с идеей.

Он подумал и сказал коротко и решительно:

— Силин. Александр Силин. Поручик.

— Силин, так Силин. Вернемся? Ты мне сейчас передашь бланк и прочее.

Капитан замялся.

— Нет, знаешь... Я лучше завезу тебе к вечеру. Сейчас меня ждут, признаться.

Он схватился за часы и охнул.

— Матеньки! Мне уже надо бы на Морской быть... А мы с тобой в какую глушь загнались! Тут пока до извозчика доберешься. Опоздаю... А женщины, знаешь... Я уж один. Тебе ведь не к спеху...

Он торопливо попрощался, глубоко загрузил руки в карманы и пошел широким, разгонистым «берсальерским» шагом назад по той самой дороге, по которой мы шли.

ГЛАВА X

ОПЯТЬ «ОТЦЫ»

Бреверн приподнялся мне навстречу из-за огромного, красного дерева с бронзой, ампирного стола.

— Вы простите, что мы... я разумею нас всех — баронессу, меня и... дочь (он чуть двинул седыми насупленными бровями)... вас потревожили. У нас к вам просьба и, предупреждаю, очень необычная. Курите, сделайте милость.

Он пододвинул хрустальную, оправленную в серебро шкатулку с папиросами и помолчал, по-рачьи поводя колючими, стрижеными усами.

— Вы ведь знаете Магду?

— Я имел удовольствие видеть Магду Густавовну у Акимовых.

— Да, да... мой вопрос имел утвердительный характер. Итак. Я буду говорить с простотой, которая нам, старым солдатам, свойственна. Дело идет о Магде. Я должен вам сказать, это — девушка совершенно исключительных дарований: это — не пристрастие отца, это — общее мнение всех, кто имел случай. Даже филозоф Соловьев, тот самый, у которого много книг (я ловлю ваше удивление: не удивляйтесь — случайное летнее знакомство, по поволжскому нашему имению), часами — я говорю пунктуально — часами беседовал с нею и уверял в последующем баронессу, что беседы эти дали ему — как это называется? — многие корни. А Магда была тогда еще ребенком. Конечно, этот monsieur не нашего круга, — но все же он, quand meme, филозоф и, говоря откровенно, у него есть здравые мысли о католисизме. Enfin, его мнение можно отметить, неправда ли? Но вернемся к непосредственному. Мы воспитывали Магду дома: в общую школу с разночинцами ей — мне не нужно вам говорить — неудобно было ездить. Смольный? Ну, мы оба с вами хорошо знаем, что такое Смольный. Тем более, что она хороша собой. И потом — здесь или там — разве это образование, которое нужно a une fille bien nee...

— Я плохо улавливаю, барон...

— Баронесса всегда упрекает меня в многословии, — оскалил желтые крупные зубы Бреверн. — И государь император при докладах всегда говорит: «Бреверн, начинай с конца». Но, в конце концов, у каждого свой талант и, говоря откровенно, я не вижу оснований стремиться к краткости: ведь все равно — молчать приходится только во время заседаний Совета и во сне: в остальное время, кончив говорить об одном, сейчас же надо говорить о другом. Смены только утомляют: это одинаково верно и для женщин и для тем. Вы не разделяете этого афоризма — вы молоды: молодость ищет утомления, мы, старики, ищем базидиального. Не правда ли?

— Базидиального? Гриба, размножающегося посредством базидиоспор? Простите, этот символ мне не вполне ясен.

— Почему гриб? Я разумел: монумент. Base, base — базидиальный — прочный. Так нельзя сказать? Н-но! Вам и книги в руки; я старый солдат и могу ошибиться в гражданском термине, не правда ли?

Сощурясь, он сильно затянулся сигарой, сердито вздрагивавшей меж толстых и морщинистых пальцев; жест напомнил мне «правило адмирала Скрыдлова», о котором одобрительно рассказывали знакомые моряки: когда вспылишь — раскурить ситару и не заговаривать, пока ее не докуришь.

— Enfin, я иду к развязке. Магда закончила цикл, который ей могли дать учительницы; учителей — по причинам понятным — мы не могли к ней приглашать. Но женщины — даже ученые — много ли они знают? И главное — они не знают главного... Я обрываю, иначе я опять отвлекусь: для меня, как почетного опекуна, женское образование — больной вопрос... Ах, это несчастное ведомство императрицы Марии!.. Так или иначе с воспитанием Магды мы пришли втупик: она недовольна достигнутым. Между тем, я не буду делать секрета от вас — это раз’яснит положение, — я, можно счесть, уже дал за нее слово князю Кугушеву. Вы его знаете? Магда еще колеблется, но в предстоящем сезоне, я уверен, это сладится: Кугушев имеет все шансы, не правда ли? Итак, через какое-то время Магда замужем и при Дворе. Это навсегда кладет конец образованию. Надо, стало быть, использовать остающееся время. Я сказал — она знает многое, но ей недостает, быть может, как бы сказать, последнего лака. Вы чувствуете мою мысль?

— К стыду своему, нет.

— Это, действительно, странно, — сморщил губы барон. — Мне казалось, я был достаточно обстоятелен и ясен: мы не могли найти женщины, которая могла бы дать Магде нужный блеск. Баронесса сожалела об этом Акимовой. И та дала мысль.

Он выразительно глянул на меня и кашлянул. Я понял, наконец, и засмеялся.

— Madame Акимова находит, что я мог бы заменить недостающую вам женщину.

— Какой язык! — радостно качнул седой, бобриком постриженной головой Бреверн. — Я чувствую, мы понимаем друг друга с полслова. Да, mon tres cher: будем прямы и откровенны, — не правда ли? Ваши достоинства высоки, но, — он беспомощно развел руками, — при всем том, vous n’etes pas un homme complet, как говорят наши друзья французы. У вас — не все на руках для жизни: она жестока — мы все испытуем на себе ее драконский закон. Ваш батюшка вынужден был пробивать себе дорогу личным и большим трудом. Вам предстоит то же. Только личный труд, никаких других способов жить и — arriver.

— Я полагаю...

Барон жестом остановил меня.

— Да, да! Труд священен: это — истина, это — божий завет. Преклоним благоговейно голову и будем работать, hein? Для занятий с Магдой у вас исключительно удачное сочетание данных: знание, талант писателя, о котором уже говорят, достоинство человека нашего круга, которое позволяет нам доверить вашему руководству Магду на часы занятий без тех опасений, которые были бы естественны по отношению ко всякому другому.

Тон Бреверна, ласковый до приторности, противно резал слух. От слова к слову он точно поднимался ступенькой выше: последняя фраза упала уже совсем с высоты... с зубцов баронской башни. Ответить было нетрудно. Но я вспомнил перекрест черных и синих глаз там, на террасе Акимовского сада.

— Я не тороплю ответом, — слегка нахмурясь, снова заговорил барон. — Хотя, признаюсь, не вижу оснований... А, что такое? — Он гневно обернулся к распахнувшейся двери, в которую быстрым плывущим шагом вошел ливрейный лакей. — Без моего звонка? Ты с ума со шел, Семен!

Лакей придержал распахнутый створ двери рукою в белой перчатке и доложил скороговоркой:

— Его императорское высочество Константин Константинович.

Бреверн положил недокуренную сигару и, заметно прихрамывая, поспешно пошел к двери: великий князь уже входил.