На крыше храма яблоня цветет (сборник)

Процедура обожествления проста, ее совершил, когда все уже уехали, хант. Он призвал духов земли, воды, огня и неба помогать новому идолу, а когда танец с молитвами был закончен, принялся украшать шайтана одеждой и украшениями, заодно осыпая проклятиями тех, кто будет охотиться в ближайших лесах. «Пусть будут жестоко наказаны их дети, внуки и правнуки». Но большее проклятие ожидает тех, кто осмелится у добычи отрезать уши. Согласно обычаям северных народов, это не просто дурная примета. Это что-то вроде рока. И на такой поступок может отважиться лишь тот, кого покинул разум…

Время шло.

Рядом с чумом идола выросла избушка, крохотная, идолослужителя, ревность которого к своему божеству граничила порой с безумием. Он идола мыл, полировал, а когда увидел, что дерево, несмотря ни на что, начинает чернеть, покрыл его пинотексом. А люди тем временем шли, шли. Несли еду, одежду, украшения, деньги и даже бытовую технику, до которой ханту не было ну совсем никакого дела. Зачем, спрашивается, ему соковыжималка известной фирмы, если в чуме нет электричества? Но тем не менее он дар принял, как полагается, и закопал его вместе с другими подарками, чтобы шайтан мог им пользоваться в своем другом измерении.

Однако далеко не каждый мог запросто подойти к идолослужителю. Он принимал только очень-очень своих людей. Это могли быть как благочестивые представители северных национальностей, так и их потомки, частенько смешанных кровей. Одно время в близлежащей деревушке молдавско-мансийский брак был вполне обычным делом.

Помогал идолослужитель и высокопоставленным представителям других народностей, ведь, согласно северной религии (как, впрочем, и религии вообще), начальство нам дано свыше.

Зато простой русский, в том числе и журналист, доступа к святому месту не имел. «Идите, идите отсюда, – кричал хант представителям местной телекомпании. – Вы всю жизнь проводите в долине смерти. И других за собой тащите!», после этих слов последовала площадная брань, которую телеоператор записал и впоследствии ее услышали многие.

Казалось бы, после всего увиденного и услышанного людской поток к не совсем чистому чуму должен быть иссякнуть. Но не тут-то было. Любопытный народ отныне всеми силами стал стремиться в долину идолов. Теперь считали, любой завязанный на ветках березы, росшей рядом с чумом, узелок, обязательно принесет удачу и исполнит любое желание, ведь святое место на то оно и святое, чтобы помогать грешникам.

Образ ханта в народе постепенно стал обрастать легендами. Он, мол, матерится, чтобы злых духов отпугнуть. А принимать людей не хочет, потому что все их грехи взваливает на себя. А тот факт, что идолослужитель не пьет, в смысле спиртное, вознес его на такую вершину почета, о которой многие политики или поп-звезды могут только мечтать. На этом фоне его согласие на интервью со мной (пусть и коротенькое) было сродни выигрышу в лотерею. Как сейчас помню, пришла моя тетя, способности которой «пробить» что угодно были просто фантастическими, и сказала: «Запомни, ты внучка верхнеобского шамана. А если будет хант что-то большее спрашивать про деда, то скажи, мол, духи тебе повелевают молчать.

Разговор с хантом был коротким и убедительным. Деда в историю впутывать не пришлось. Достаточно того, что я прихожусь родственницей Ромке, который выстругал божество, а значит, меня и весь мой род ожидает слава, почет и еще что-то в этом роде. Хант говорил, а я думала, думала. Почему, интересно, люди так легко создают себе богов и верят в них? И говорят, будто пророчества шамана сбываются.

Ответ пришел сам собой. Хант повернулся ко мне спиной и стал закапывать в землю новенький калькулятор – это жертвоприношение дочери одного коммунального начальника. Ей после этого жертвоприношения стало легче, сказала, что обрела какую-то внутреннюю гармонию. «Боже мой, – думала в таких случаях я, – как все с душевным миром просто и понятно…».

Мои спутники от этой истории, впрочем, абсолютно правдивой, были в восторге.

* * *

Обратно мы вернулись в полном изнеможении, не было сил даже разговаривать. Хозяева тут же предложили нам поесть и передохнуть. А когда мы немного передохнули в чуме, воспитанные и образованные москвичи вдруг повели себя не лучшим образом. Узнав, что за девственность Коко Тэтамбой должен родне невесты ящик сгущенки, они подняли его принародно на смех.

Ситуация многократно осложнилась тем, что и Тэтамбой, и Коко вполне сносно знали русский, как, впрочем, и большинство северян.

Надо ли говорить, что ханты обиделись все как один. Сначала вышел на середину чума хозяин, посмотрел сердито в глаза Алексею Юлиановичу, резко повернулся, плюнул в сторону печи и отошел.

– Отвернитесь от них! – скомандовал он остальным.

Все гости от москвичей быстро отвернулись, затем возле печи постелили большой ковер, накидали туда громадных пуховых подушек, разных покрывал и легли.

Мне же было указано на самое уютное место – за печкой на шкурах. Хозяин сразу всем дал понять, что я здесь своя. А то, что все разом прилегли, следует понимать как высшую степень непочитания москвичей. Я сказала ученым, чтобы они уходили подобру-поздорову.

– А как вы, Арина? – обратился ко мне Алексей.

– А я останусь здесь, меня отсюда пока не выгоняют.

– Значит, тут будет свальный грех, – сказала молоденькая девушка из ученых, при этом в ее глазах загорелись непонятные искорки.

После этих слов вся экспедиция, ерничая, покинула чум.

Как только она удалилась на приличное расстояние, все встали и быстро начали собираться на жертвоприношение лесному духу.

Естественно, пошла и я.

Если снежный человек в действительности существует, то он, непременно, будет в восторге от сушеной рыбы, кедровых орехов, ржаных лепешек и засахаренных ягод, которые ему принесли в немалом количестве.

А если нет – то пусть так все и останется милой северной легендой, где за все хорошее надо благодарить Бога или судьбу. Своему ближнему зла не причинять и просто приветливо относиться ко всем людям, видя в каждом в первую очередь образ Божий, а не гражданина или еще кого-нибудь.

* * *

Когда северное Солнце прохладным вечером садится на тайгу, оно сначала обязательно искупается в Золотом озере, где водятся огромные величиной с добротную сковородку зеркальные караси, а потом, как капризная модница, надушится сладковато-пряными запахами таежного леса, где смешано все, начиная от болотных лилий, заканчивая сосновыми шишками и молодым камышом. Такой запах забыть или перепутать нельзя.

Я любовалась этой красотой и четко осознавала: мне пора. Завтра на заре с первыми утренними лучами я с разрешения хозяина сделаю несколько фотоснимков, попрощаюсь и уеду к себе домой в большой серый город – в другой мир, мир электричества, электроники, сотовой связи и одиночества.

Всю ночь мы говорили с хозяевами чума о жизни, любви, политике. А наутро я пообещала с нарочными прислать им бинтов, зеленки, шелковой веревки для силков и шампуня – мы попрощались.

Гостеприимные ханты положили мне на дорогу вяленой оленины, сушеных грибов и уникальное блюдо шакрану – из язычков зеркальных карасей, считается, что этот продукт укрепляет и заживляет организм. После операции, кровопотери или другой напасти в тайге первым делом готовят человеку шакрану. Если же после рождения у молодой матери по какой-либо причине нет молока, новорожденного тоже кормят шакрану.

К двенадцати ночи я была уже в своем городе, и все, недавно случившееся со мной, стало казаться сном. Не более.

Я, счастливая, со здоровым румянцем на щеках, отправилась спать в свою мягкую и такую уютную кровать.

Боже, как хорошо возвращаться домой! Как хорошо иметь свой дом! Теплый и удобный. С этими мыслями я быстро заснула.

А ночью меня снова посетил Саэль. Мой Саэль…

Я так по нему соскучилась, что долго держала его нежные руки в своих ладонях и не хотела их выпускать.