На орловском направлении. Отыгрыш
Шрифт:
Мальчишка жалел, что сразу не спросил, когда ему возвращаться-то можно. Думал — через час-другой снова увидит военкома. А как же иначе? Тот ведь его порученцем назначил!
Но Одинцов так и не появился до самого вечера, а своевольничать Стёпка не посмел: как-никак он теперь военнослужащий! Вот и пришлось продолжать делать то, что велено, время от времени дергая то одну, то другую телефонистку за рукав: «Тёть, а сколько сейчас времени, а?»
Телефонистки были, как сразу сообразил парнишка, из штатских — выделялись среди мелькавших в здании гимнастерок и редких форменных платьев строгими прямыми юбками и тёмно-синими жакетами с чёрными петлицами Наркомсвязи. Тем не менее, «телефонные барышни» были «на ты» с коммутаторами, реле и всяческими моделями телефонов как гражданского образца, так и армейских. Работа Стёпке досталась хоть и несложная, но важная: присоединение зачищенных медных усиков провода к клеммам и прозвон линии. На третьем часу беготни по подвальным отсекам вслед за носящей
В девятом часу вечера Стёпка понял, что его майор совсем куда-то запропал. Новоявленный порученец метался в поисках своего «Чапаева» и по кирпичным подземельям, и по обоим этажам военкоматского здания, заглядывая во все незапертые двери, но найти военкома так и не сумел. И как-то враз позабыл, что он боец и всё такое, — рванул к выходу так, как в школе стометровку не бегал. Но был остановлен окриком:
— Стоять! Пионер Гавриков? — молодой смуглый дежурный смотрел на него суровее, чем директор… ну, когда они окно в кабинете «немки» разгрохали.
— Ага, Гавриков, — Стёпка растерялся. — А вы, дядя, откуда знаете?
— А ты что, думаешь, школьники тут табунятся? — дежурный хмыкнул. — Ну так куда торопитесь, товарищ пионер?
— Я, дядя, товарища начальника ищу, Одинцова. Пустите, я у него как порученец!
— Успеется. Во-первых, я не «дядя», а «товарищ сержант», и фамилия моя — Пурцхванидзе. В армии ни дядь, ни теть не полагается, здесь бойцы, командиры и политработники, а также начальствующий и вольнонаемный состав. Уяснили?
Стёпка закивал и попытался прошмыгнуть в дверь мимо красноармейцев, вносящих очередной длинный ящик. Однако ловкий дежурный, перегнувшись через стол, ухватил его за плечо костистой рукой:
— Не торопитесь. Товарищ майор отбыл по важному делу, а вам товарищ Гавриков, приказал быть в распоряжении дежурного по военному комиссариату. То есть в моем. Так что отставить попытки самовольного оставления расположения подразделения! В военное время это расценивается как дезертирство.
Вот так-так! Становиться дезертиром в первый день взаправдашней обороны города пионер Степан Гавриков категорически не желал. Посему пришлось остаться в военкомате. До завтра…
…Покинуть это здание, вернее, его развалины, ему довелось только на двадцатую ночь боев, когда к осаждённым в течение недели защитникам сумел пробиться посыльный с приказом ударить навстречу деблокирующему батальону НКВД. Тогда, оставив у вентиляционных отдушин подвалов нескольких человек прикрытия с ручным пулемётом и трофейными автоматами, разместив носилки с тяжелоранеными в середине группы, они в полном молчании пошли в прорыв. В грохоте непрекращающейся две декады круглосуточной пальбы немцы сперва не услышали громкого топота сапог и ботинок и цоканья каблучков женщин-связисток, которые так и не успели сменить свою синюю форму Наркомсвязи на практичное военное обмундирование. И лишь когда первая эргэдэха, вращаясь, уже летела в забаррикадированное окно дома на углу, оттуда заполошной очередью ударил пулемёт, тут же подержанный прочими огневыми средствами. Но поздно: кроме нескольких отставших, сваленных на асфальт пулями, остальные уже добежали. В оконные проемы летели гранаты и яркие змеи осветительных ракет в упор, вслед за гранатами вскакивали атакующие…
Стёпке же и другим, кто нёс раненых, оставалось стоять, прижавшись к стене, и ждать исхода схватки. Тогда повезло немногим. Из защитников военкомата к своим пробились только семнадцать человек относительно целых, сумевших доставить троих тяжелораненых. А вышли из подвалов пятьдесят два. Человека…
Майора Одинцова Стёпка так больше и не увидал: ни во время боёв за Орёл, ни в партизанах, ни в Суворовском училище, ни после войны, хотя знал, что живёт майор… то есть полковник где-то в Крыму и даже бывает наездами в Орле. Да вот не довелось. Офицерская служба — она такая. Помотало Степана Гаврикова и по стране, и за рубежом. Однако ж среди самых памятных вещей он бережно сохранил дедов кинжал — наградной «аннинский» кортик. Да ещё — четвертушку листа бумаги: «Предъявитель сего… состоит для особых поручений при комиссаре Орловской области. Майор Одинцов». Росчерк казённой чернильной ручкой и расплывшаяся синяя печать. Хранил сперва просто в кармане, а спустя годы — под обложкой комсомольского, а потом и партийного билета. У сердца.
Глава 28
7 октября 1941 года,
Орёл
Если что-то работает качественно, то зачем это «что-то» менять, ища, как говорят русские, добра от добра? Правильно: незачем. Вот если работать перестанет — другой разговор. Тактика наступления Хайнца Гудериана в этой маневренной
войне второй год подряд работала вполне сносно и в Полонии, и во Франции, и в Белорутении. Впрочем, после пересечения в июне большевистской границы его «ролики» все чаще пробуксовывали, натыкаясь на необъяснимое для цивилизованного европейца ожесточённое упорство этих сталинских фанатиков. Того ускоренного марша, которым они прокатились по одряхлевшим костям Европы, в России уже не получалось: приходилось напрягать все силы, бросая в бой новые и новые резервы. Однако же несмотря ни на что в первые октябрьские дни немецкие солдаты оказались на подступах к орловскому транспортно-промышленному узлу, откуда в два длинных прыжка — через Тулу — было легче всего достигнуть Москвы. И достигнуть, что крайне желательно, раньше этой свинячьей собаки фон Бока! Молниеносному Хайнцу необходимо поддержать своё реноме, первым въехав на танке в ворота древнего русского Кремля, над самой высокой кирхой которого — ди Гроссе Йохан, кажется? — его мальчики в панцерграу поднимут германский флаг!Так что сейчас немецкие солдаты действовали согласно привычной тактике, учитывая, правда, что из-за дождей авиаразведка отсутствовала напрочь: парни Геринга прочно сидели на полевых аэродромах, длинными идиоматическими эпитетами поминая низко нависшие тучи, поливающие все вокруг холодным душем.
Сперва по двум шоссе по направлению к городу промчались мотоциклисты разведки. Тут же разрозненным огнём ожили плохо замаскированные окопы, вынесенные большевиками в чистое поле. Что же, немецкие солдаты — умные солдаты, они должны по возможности беречь свои жизни для будущего величия Рейха. Потому, прощупав оборону русских, разведчики, не вступая в перестрелку, попросту развернули стальных скакунов и умчались обратно к лесу, где уже скапливались передовые подразделения.
Германский Хеер в эту войну успел прославиться оперативностью и хорошей взаимной поддержкой родов войск, так что уже сорок минут спустя откуда-то из-за леса с тяжёлым шелестом прилетел первый пристрелочный снаряд артподдержки. Недолет составил более двухсот метров, однако артиллеристы быстро исправились, и следующие разрывы заплясали вокруг плохо замаскированных брустверов русских траншей. Совсем скоро, растянувшись звеньями стальной цепи, от леса двинутся серые танки, за которыми, пригибаясь по въевшейся в подкорку привычке, пойдёт пехота. Метлой из огня и металла будут сметены прячущиеся в осыпающихся окопчиках русские: их беспорядочная стрельба по моторазведке ясно показала, что позицию занимают в самом крайнем случае два-три взвода с легким стрелковым оружием и только одним пулемётом. Впрочем, вон там, за глинистой грядкой, угадываются три… нет, пожалуй, всё-таки четыре плохо замаскированных миномётных ствола. Батарея. Ну что же: дадим ещё одно целеуказание артиллеристам! Немецким солдатам не нужны лишние проблемы: пускай красные миномётчики попляшут между разрывами германских снарядов и собственных детонирующих мин!
В разрушаемых огнём немецких орудий окопах лежали ребята-ополченцы. Их было не три взвода, и даже не два, а всего три отделения, и единственный «Кнорр-Бремзе LH33» накрыт был под телом убитого пулемётчика и придавлен землёй в осыпавшейся от взрыва «лисьей норе». Нельзя, никак нельзя было посылать в эти траншеи много бойцов: вырытые посреди поля и плохо замаскированные, они словно специально привлекали внимание противника. Ложная позиция. Но и оставлять её пустой также было нельзя: отсутствие даже минимальной советской обороны у окраины стопроцентно вызвало бы настороженность прожжённых немецких командиров. Другое дело — на ложных огневых, где взрывы разносили сейчас в щепы, в труху и бревна «миномётов» с «пушками», и чучела из набитых травой рогожных мешков, одетых в списанные шинели «четвёртого срока» и прелые будёновки.
Спустя двадцать минут орудия смолкли. Кашляя и плюясь от горькой вонищи жжёной пикринки, рыже-чёрные от глины и гари, бойцы принялись выкарабкиваться из осыпавшихся траншей, подбирать оружие, подправлять малыми лопатками брустверы. То тут, то там, подчиняясь заранее полученному приказу, к окраине потянулись раненые, многие — в сопровождении товарищей.
Вероятно, вид хорошо заметных в чистом поле отступающих ополченцев взбодрил притаившихся на опушке гитлеровцев, и вскоре, оставляя за кормой чёрный дым из выхлопных труб, по направлению к разгромленной артиллерией позиции двинулись два танка, сменивших защитную окраску, что принята была в армии капитулировавшей без боя Чехословакии, на серо-сизый панцерфарбе с белой буквой «G» на лобовой броне. За танками, словно вороньи крылья, почти не пригибаясь, быстрым шагом шли пехотинцы. Их было много, даже слишком много против защитников города, сидевших в разрушенных окопах. Роты две прошедших огни и воды ветеранов польской и французской кампаний, сытых, прекрасно обмундированных и вооружённых молодых и сильных мужчин. Чуть сбычившись, чтобы спрятать от яркого солнечного света глаза в тени козырьков штальхельмов, они шли, приминая шипованными сапогами стебли травы, упрямо выпрямляющейся за их спинами. Тела, готовые кинуться наземь при первых же выстрелах, карабины и пулемёты, которые могут в любой миг выплюнуть десятки и сотни пуль в ответ на каждую большевистскую пулю…