На орловском направлении. Отыгрыш
Шрифт:
Увиденное так потрясло унылого долговязого унтера, который первым переступил порог, что он попятился, едва не ударившись затылком о низкую притолоку. Подвоха он не почувствовал: недаром ведь говорит господин обер-лейтенант, что сам дьявол не поймет этих русских. Он просто принялся делать то, что велено: методично обыскивать дом, не забыв попутно припрятать салфетку с какими-то красными диковинными птицами и пару серебряных ложек. Ну, и приказать солдатам, чтоб отодвинули стол, не поленился — вон, там какая-то дверца виднеется.
Получасом ранее баба Дуся, испуганно причитая, выставляла из кладовки на широкий подоконник банки с вареньем и крушила опустевшие полки:
— Зося Трофимовна, ну чего ж ты, а? Бечь тебе надо было, бечь, да подальше! Вона, беляки, когда у нас тут были, девок сильничали, а если кто партейный, так и вовсе… А
Их согнали в маленький скверик перед районной библиотекой. Бабу Дусю, и Катерину Семеновну, и Таису с Васяткой, и деда их, и других. Здесь же были и последние защитники Кром — баюкающий перебитую осколком руку младший сержант Стародубцев, Лёша Коростелев, едва узнаваемый, лицо его превратилось в кровавую маску, и пожилой пожарный в мятой каске.
Никто из вошедших в город не знал по-русски ни слова, а искать переводчика, чтобы допросить явно не представляющих никакой ценности пленных? Нерационально.
Двадцать четыре человека… Выходит — по шесть русских за каждого погибшего здесь немецкого солдата. А это — рационально.
Катерина Семеновна протолкалась к Стародубцеву. Не то прокричала, не то прошептала, и сама не поняла:
— А Егорушка? Егорушка мой где?
— Нету, — младший сержант отвел глаза. — Никого больше нету.
Зося не слышала, о чём спрашивала тётя Катя, и не слышала, что отвечал ей Стародубцев, но всё поняла. Надо бы найти слова, чтобы хоть как-то поддержать, ободрить…
Но в ушах стоял голос бабы Дуси: «Когда у нас тут были, девок сильничали». И ни о чём другом Зося думать не могла — с того мгновения, как перехватила взгляд немецкого офицера… неживой какой-то взгляд.
Обер-лейтенант фон Кранке был равнодушен к славянским красоткам. Дома ждала его рыжеволосая красавица Луизхен, слишком проницательная для невесты, но идеально подходящая на роль жены. Да и вообще дело было не в женщинах. Кранке смущало поручение. Он, офицер в четвёртом поколении, никогда ещё не командовал расстрелами. Да и сама мысль тратить благородный свинец на горстку русских дикарей претила ему… Зато другая, пришедшая внезапно, показалась удивительно приятной.
— Ланге, узнайте, что это за сооружение? — он махнул зажатыми в руке перчатками в сторону ютящегося за густым кустарником невзрачного деревянного домишки.
— Дровяной сарай, герр обер-лейтенант! — две минуты спустя чётко доложил гефрайтер Ланге.
Судьба определенно благоволила к Кранке.
И вообще, он с давних пор — ещё до факельных шествий и до того, как узнал о свастике, — восторженно любил огонь…
Глава 26
4 октября 1941 года, Орёл —
6 октября 1941 года,
рабочий поселок Нарышкино
Пшшшш… Пшшшш… Пшшшш…
Фыркают паром латунные трубки древнего паровоза-Нв-шки, за двое бессонных суток «оживлённого» руками орловских локомотивщиков. Впрочем, узнать его силуэт с расстояния сейчас весьма непросто: с боков котёл и будка машиниста закрыты прямоугольными листами ржавого котельного железа, так что паровоз со стороны напоминает конструкцию из кубиков, составленную малышом, из которой торчит труба и крыша будки. Оставшийся без дополнительной защиты тендер зеленеет облупившейся по-весеннему весёленькой краской.
Идет маневрирование. Чуть вперед… Слегка назад… тяжело звякают буфера, сцепщица неловко накидывает крюки, фиксирует… Что вы хотите: война. Опытных рабочих пораздёргали кого куда ещё в июле-августе. Конечно, «на броне» при депо осталось около половины «старичков», но раздваиваться, подобно сказочным героям, они не умеют. Вот и понабрали женщин на работы, которые кажутся менее сложными…
За тендером прицеплен полувагон, в трёх железных стенках которого электросваркой прорезаны пулемётные амбразуры в виде перевернутых «Т» и узкие черточки-бойницы «подошвенного боя» для стрелков. Внутри полувагон усилен стенками из бракованного строительного кирпича, привезённого несколькими тележными «рейсами» с «кирпички». Пулемётную команду набрали в основном из ополченцев и сцементировали полудюжиной срочно переведенных в команду БеПо бойцов — первых номеров станковых «максимов». Пулемётчики уже затащили внутрь боекомплект, ящики с продовольствием и молочные бидоны с водой. Один ДШК
успели укрепить, ещё четыре до времени сиротливо приткнулись у стенки. То-то грохоту будет, когда они заголосят одновременно во все свои без малого тринадцатимиллиметровые глотки! Умная техника, думают кадровые, жаль, дуракам досталась. Ну, не то чтоб дуракам, а так, салажне необученной… Но где ж других-то взять? Кто есть, с теми и воевать будем.А вот артиллеристов, хлопочущих возле прикрытой от пуль и осколков тем же котельным железом платформы, салагами назвать никак нельзя. У установленного на ней шнейдеровского осадного орудия, что закуплено было у Антанты ещё проклятым царизмом, возятся, укрепляя ствол на лафете, дядьки в возрасте от сорока лет и старше, явно начинавшие военную службу ещё при том самом Николае Кровавом и Последнем. Ящики со 152-миллиметровыми выстрелами уже соштабелёваны в конце платформы, бочки с водой и уксусом укреплены талями, чтоб не опрокинулись, как тряхнет при залпе.
Руководящего оборудованием артиллерийской бронеплощадки артиллериста с «пилой» демаскирующих рубиновых треугольников на защитных петлицах и в ещё более заметных синих шароварах образца конца двадцатых годов нельзя не заметить. А увидев однажды — невозможно забыть этих тяжёлых пшеничных усов и бакенбард, как у генерала Скобелева на картинках из старого журнала. Ну а матерно-рифмованные «загибы» и «перегибы», с упоминанием буржуев, кайзера Вильгельма впополам с Гинденбургом, Врангелем и бесноватым Адольфом в исполнении бывшего старшего фейерверкера береговой артиллерии с форта «Белая Лошадь» Ивана Никодимова явно могут претендовать на звание шедевров русской командной лексики наравне с хрестоматийными «Большим и Малым петровскими»… Ничего не поделаешь: командир орудия — типичное порождение унтер-офицерского состава прежней армии. Так ему и сказал, демонстрируя не только начитанность, но и незаурядную храбрость, тощий парень в очках — и следующие десять минут то краснел, то бледнел, вынужденно обогащаясь знаниями: в дореволюционные-де времена нерадивого нижнего чина господин старший фейерверкер мог не только матом обложить или под ружьё поставить, но и зубы тому начистить не постеснялся бы, особенно получив на то приказ офицера. «Их благородия», за небольшим исключением, предпочитали сами ручек не марать: для грязной работы существовали, к взаимной радости, унтера… Зато чего-чего, а службу в те годы солдатики знали «на ять». Вон, с германцами за польские уезды больше года дрались, пока не отступили. Не то что нынче: война всего четвёртый месяц идёт, а немчура уже до Брянска докатилась на плечах Рабоче-Крестьянской, со дня на день у родного Орла будет, так-то, студент!.. Да, верно Советская власть поступила, объявив всенародную мобилизацию. Ещё послужат России старые солдаты. А ежели что… Так все на том свете будем, сколько тех годов-то осталось?! Чуть раньше, чуть позже… А за Отечество живот положивших всяко в райские кущи принимают без пропуска…
Давно уже был приставлен к делу худосочный умник, а Никодимов, сам того не замечая, продолжал бормотать вслух — пока не перехватил удивленно-испуганный взгляд пробегающего мальца лет тринадцати.
Даже детвора посильное участие принимает в общем деле. Кто песочницу на паровозе заправляет, кто, впрягшись по двое-трое в тележки, подвозит бидоны с водой и ящики консервов. А что делать: оставшихся в городе автомашин несколько штук, подводы все тоже постоянно в разъездах, трамваи — и те приспособили для перевозки воинских грузов. Вот и приходится возить на себе… А рядом, стоя на садовой стремянке, выводит кистью алые буквы по ржавчине востроносенькая художница-подросток. «Красный Орёл» — блестит на котельном железе пулемётного полувагона. Ниже, как раз между амбразурами, разметав, словно крылья, бурку, застыл в стремительном галопе силуэт конника.
…Спустя всего четыре часа, издав лишь один традиционный свисток отправления, эрзац-блиндопоезд, словно железный призрак минувшей Гражданской войны, толкая перед собой груженную шпалами и рельсами платформу, где за мешками с песком ёжились от сквозняка ополченцы-«путейцы» с трёхлинейками и ДТ-27, прополз мимо деповских зданий, рабочей столовой, простучал колесами на стрелках и вышел за зелёный семафор. Пункт назначения — станция Нарышкино.
Ветер проникал под колючие, пахнущие складом, свежевыданные шинели второго и третьего срока, высвистывал короткие мелодии в оргАне винтовочных и пулемётных дул, швырял клочья дыма и искры из паровозной трубы прямо в пулемётный полувагон.