На осколках разбитых надежд
Шрифт:
Мысль о том, как можно связаться с пленными, а также по возможности оставить немного еды, пришла, когда Лена заметила, что пленные рассаживаются отдыхать в одном и том же месте, прячась от пронизывающего ветра возле ровной горки из сложенных бревен, оставшихся с какой-то погрузки. Она внимательно обследовала это место, приехав на станцию в воскресенье, когда жизнь в городке, как обычно в выходной, замерла, а улицы опустели. Между бревнами нашлась небольшая щель, в которую можно было легко просунуть маленький сверток и записку. Что Лена и сделала в следующую субботу ранним утром, когда ехала в Дрезден на работу. В свертке было несколько картофелин, сваренных в мундире, и кирпич хлеба, порезанный на небольшие квадратики — ровно по количеству пленных. Этого было мало для взрослых мужчин, Лена понимала. Но это было все, что она могла достать, не вызывая подозрений у Людо или Кристль, зорко следившей за их скудными запасами, чтобы хватило прокормить пятерых человек, двое из которых вообще не получали карточек на продовольствие.
Записка была короткой. Лена думала, что написать всю ночь,
Об этой радиопередаче немка прочитала в листовке, которую ей тайком передала одна из знакомых на рынке, тоже потерявшая сына на Востоке. Листовка приехала в Германию тайком с самого фронта, где была сброшена с советского самолета. Если бы ее нашли в руках немца, того бы неминуемо ждали застенки гестапо или расстрел, как за хранение запрещенной агитационной литературы. Но Кристль и ее знакомая не боялись смерти, потеряв без вести сыновей в далекой России. Для них эта листовка стала лучом надежды, ведь в ней писали о том, что немецкие антифашисты, перешедшие на сторону Советов, готовы на многое лишь бы остановить эту проклятую войну, и что они помогут найти матерям сыновей, попавших в советский плен. Каждую радиопередачу «Свободная Германия» твердила, что война — бессмысленна, что необходимо мобилизоваться на месте, в Германии, в борьбе против преступного режима Гитлера и обещали амнистию его сторонникам в случае отречения от «гитлеризма». Но Кристль интересовали вовсе не эти обещания, когда она слушала в подвале радио, жадно ловя каждое слово из тихой речи диктора. Ее привлекали в этих передачах списки военнопленных немцев, которые Советы передавали в комитет антифашистов, и она надеялась, что когда-то среди имен назовут и имя Вилльяма среди тех, что зачитывали в конце радиопередачи. А вот Лена так жадно вслушивалась в другое — в сводки положения дел на фронте. Ведь то, что нацисты называли в газетах или по радио «временным изменением дел» или «передислокацией войск вермахта» на фронте, в передаче из Москвы озвучивали как «освобождение советских городов».
129
Национальный комитет «Свободная Германия» — политическая организация немецких антифашистов во время Второй мировой войны, созданная 12 июля 1943 г. на территории СССР по инициативе Коммунистической партии Германии, в который вошли ведущие германские коммунисты, а также ряд немецких солдат и офицеров из числа захваченных в плен под Сталинградом.
Орел, Белгород, Харьков, Таганрог, Мариуполь, Новороссийск, Брянск… [130] Словно музыка для ушей одно только слово — «освобождены», пусть и на немецком языке. Они свободны от врага. Это значит, свобода, которая шагала широкими шагами все ближе и ближе к довоенным границам Советского Союза. А это означало только одно — конец войне!..
Именно об этом Лена написала в своей записке для пленных, желая дать им ту же надежду, что теплилась в ней приятным огнем после каждой радиопередачи «Свободной Германии». Теперь дело оставалось за малым — дождаться хоть какого-нибудь ответа пленных. Или быть обнаруженной немцами. Одно из двух — либо пан, либо пропал, как любила говорить тетя Оля когда-то, в другой жизни Лены. Но если случится последнее, если ее записку обнаружат, а саму ее поймают у этого импровизированного тайника, она надеялась, что ей удастся выкрутиться. В записке не было ее имени, а сама Лена будет отрицать до последнего свое авторство и твердить, что ее попросила какая-то русская работница проверить тайник. Это было слабым оправданием, она прекрасно понимала это, но все-таки…
130
Города были полностью и окончательно освобождены советскими войсками в период с 5 августа по 17 сентября 1943 г.
Лена настолько была взволнована этими мыслями и переживаниями, что едва дышала, когда проверяла тайник спустя сутки. Вздрагивала при каждом движении на станции или звуке, который доносился до ее слуха. Но и подумать не могла, что тайник будет нетронутым — и сверток, и записка лежали на том же месте, где она оставила их. Понадобилась неделя долгого и томительного ожидания, чтобы военнопленные рискнули взять сверток из этого импровизированного хранилища. И около двух недель, чтобы они рискнули ответить на Ленино послание короткими скупыми фразами, написанными кривым, еле разборчивым почерком.
Три недели спустя после первого ответа на ее записку, в промозглый день, когда серое небо моросило мелким противным дождем, пробирающим до самого нутра, пленных гнали по улицам Фрайталя. Под бешеный лай собак, рвущихся с поводков, под возмущенный ропот наблюдающих эту процессию прохожих, недовольных, что их тихие улочки коснулась грязь «унтерменшей». И вдруг глядя на эту колонну, Лене пришло в голову, что возможно, среди этих пленных мог быть ее брат. Совершенно удивительная и непонятно как пришедшая в голову мысль, заставившая ее жадно всматриваться в лицо каждого из тридцати четырех человек, оставшихся
в живых к этому дню. Она и сама позднее не могла объяснить, что на нее нашло. Наверное, сказалась такая близость к пленным. Словно кто-то вдруг запустил в голове Лены пульсирующую от страха мысль увидеть брата среди этих несчастных. Или Котю, о котором тут же потянулись воспоминания следом. Воспоминания, которые вызывали сейчас острую вину перед ним и жгучее чувство стыда.Что бы он сказал о ней сейчас, когда уже совсем не стало той девочки-балерины, о которой он так заботился когда-то и самым преданным другом которой когда-то был?
Лена вглядывалась в лица, страшась и одновременно надеясь увидеть знакомые черты в каком-то из них. Все эти мужчины попали в плен в прошлом году, под Харьковом, ее брат или Котя вполне могли быть на фронте к этому моменту. Сумела ли бы сдержать себя и не броситься в колонну пленных, если бы узнала в этих лицах брата или Соболева-младшего? Но их там не было. Ни Коли, ни Коти. Только чужие лица. Пугающее, но в то же время приносящее невероятное облегчение понимание. И Лена долго еще в тот вечер ходила словно оглушенная, а в ушах так и стоял лай овчарок, которые сторожили военнопленных.
В тот вечер Людо впервые не ушел в свою спальню один после ужина. Он поманил за собой жену вглубь дома, сказав, что хочет поговорить, и когда за ними закрылась дверь, Лена слышала, как они ссорятся, пока мыла посуду. Она не разбирала слов, но хорошо распознавала гневные ноты в голосе Людвига и слабые возражения Кристль. Лена понимала, что речь идет именно о ней, русской, присутствие которой в доме ставило под удар их собственную безопасность. И Людо не стал скрывать своих мыслей, когда настала очередь Лены для серьезного разговора.
— Кристль призналась мне, что ты уже давно знаешь о том, что на шахтах работают русские пленные, — без всяких предисловий начал он. — Я видел твое лицо сегодня. Надеюсь, ты не задумала ничего такого. Держись от них подальше, Лене, я предупреждаю тебя. Когда они побегут — а они побегут, я точно знаю по своему опыту прошлой войны, русские упрямы и безумны! — ты не должна даже думать о том, чтобы бежать с ними.
Лене мысль об побеге прежде даже не приходила в голову, о чем она честно и открыто сказала Людвигу. Но это предположение вдруг зацепилось в ней, укореняясь с каждым днем все крепче и крепче.
Она не могла бежать с Войтеком. Бежать одной было сродни самоубийству. Но вот бежать со своими, с русскими… Это было вполне реально. И это могло получиться!
А то, что пленные могли действительно скоро планировать побег, вполне было возможным. Недаром в одной из первых записок ее попросили написать, какие немецкие города находятся поблизости. Лена хорошо помнила, как когда-то сама выясняла эти детали, планируя бегство из Розенбурга. Да, тогда побег завершился, едва начавшись, но в этот раз они гораздо ближе к границе с Польшей, а оттуда было совсем недалеко до родины.
Но чего никак не ожидала Лена, что этот побег случится даже раньше ее следующего визита на станцию к тайнику. Пленные бежали в начале недели, в ночь на 10 ноября, воспользовавшись тем, что предыдущий день в Германии был всеобщим выходным по случаю праздника [131] , и охрана лагеря была урезана вдвое, да еще и к вечеру позволила себе расслабиться. Никто еще не хватился беглецов, не звучал сигнал тревоги над тихим Фрайталем, который в тот холодный осенний вечер, казалось, вымер — все сидели по домам у каминов, слушая радиопередачу из Мюнхена, в котором традиционно устраивалась праздничная церемония. В доме на Егерштрассе тоже слушали передачу, вернее, ее финал, когда перечисляли имена тех нацистов, кто погиб несколько лет назад во время неудачной попытки захвата власти. Лена, к своему неудовольствию, знала эти имена наизусть — так часто они звучали в преддверие праздника на собраниях «Веры и Красоты». Слушать, как их произносит диктор, изображая священный трепет голосом, сил не было. Лена сослалась на то, что в камин и в бойлер нужно подбросить дров, мол, она сходит в сарай и наберет их в тележку. Это была работа Людо, как мужчины, и он стал сперва возражать, но потом сдался, решив, что поможет Лене после передачи.
131
Праздник здесь — 9 ноября, День памяти мучеников (нацистского) движения, годовщина «Пивного путча», которую нацисты сделали общенациональным праздником.
— Смотри, чтобы тебя не увидел Дитцль. Дурно для немки не слушать «последнюю перекличку» [132] , — с легкой иронией в голосе произнес Людвиг, попыхивая трубкой. В этот день он по случаю праздника позволил себе выпить, оттого был в более благодушном настроении, чем обычно. Даже засиделся после ужина в гостиной вместе с женой и Леной. — Он и так уже интересуется, почему ты закрываешь окно шторами каждый вечер. Для него это подозрительно. Спросил прямо при мне у бургомистра, не кажется ли и ему это странным.
132
Заключительный этап праздника. Руководитель церемонии по очереди выкрикивал имена погибших партийных активистов, а из колонн формирований партии в ответ на каждое имя звучала соответствующая церемониальная фраза — «Здесь!». «Последняя перекличка» в обязательном порядке транслировалась по радио. Идею «последней переклички» Геббельс заимствовал у итальянских фашистов, которые таким образом чтили память своих погибших товарищей.