На осколках разбитых надежд

— Я не стану выносить предупреждений, фройлян, не переживайте. Не в этот раз. И начальник вашего отдела, и группенфюрерин Боэр дали вам только положительные характеристики, как настоящей дочери нации. Правда, вашей группенфюрерин следует тщательнее следить за моральным образом своих подопечных. А вам позаботиться о том, чтобы иметь на руках анненпас. Сейчас мы так часто разоблачаем жидов-перекрестов, фройлян, вы даже представить себе не можете. Мало ли чем обернется отсутствие этого документа. Не все могут быть столь благодушны, как я.

Позднее Лена решила, что именно слезы, которые она не смогла сдержать до самого конца беседы с оберштурмфюрером и которые, смешиваясь с кровью, все капали и капали на ткань безнадежно испорченного платья, помогли ей в тот вечер. А может, эсэсовец решил, что реши она притворяться немкой, не выдала бы себя так глупо, назвав имя Марлен Дитрих. Или его мысли были заняты другим делом, по которому он приехал во Фрайталь из Дрездена, сетуя, что ему приказали заниматься такими «пустячковыми» заданиями — опросом свидетелей и сбором данных.

— Вы когда-нибудь видели этих людей, фройлян?

Оберштурмфюрер впервые за этот вечер, открыл папку, лежащую перед ним на столе, и выложил на полотне скатерти фотокарточки. Лена не смогла смотреть на них долго и отвела взгляд в сторону, стараясь тут же выбросить из памяти то, что видела.

Мужчин на фотокарточках было сложно назвать людьми — скорее, их подобием из ночных кошмаров. Они были покрыты кровью, волосы торчали клоками, глаза заплывшие, а у одного был сломан и свернут в сторону нос, уродуя и без того страшное избитое лицо.

— Я понимаю, все это неприглядная картина. Ваша соседка, фрау Дитцль, даже упала в обморок, увидев эти ужасы. Но это враги рейха, фройлян, поэтому ваш долг вглядеться в каждое из этих лиц и сказать, видели ли вы их во Фрайтале? А конкретно — на Егерштрассе, потому что у нас есть сведения, что одного из них видели именно на этой улице. Этого.

Палец с ровно обстриженным и полированным ногтем указал на одну из карточек. И Лена заставила себя посмотреть на человека на ней повнимательнее. Ей вдруг пришла в голову ужасающая мысль, что это мог быть Войтек, которого она несколько месяцев назад проводила до окраины городка. Но нет, это был не он. Она была уверена в этом, поэтому с явным облегчением отвела взгляд снова в сторону, не в силах смотреть на несчастных, искалеченных в стенах гестапо.

Эсэсовец еще некоторое время мучил Лену вопросами, не видела ли она просто незнакомцев на улице, не происходило ли чего-то странного или подозрительного в последнее время. Но был вынужден отступить, понимая, что едва ли добьется от нее ответов, которые ему были так нужны.

— Я надеюсь, вы помните, фройлян, как вам надлежит поступить, если вы столкнетесь с незнакомым вам лицом или заметите странное поведение ваших знакомых или соседей? — спросил оберштурмфюрер, завязывая папку. Лена знала. Им твердили об этом на каждом собрании «Веры и Красоты» или напоминали изредка в конце политических собраний на работе.

Незамедлительно сообщить в ближайшее отделение полиции порядка или отделение гестапо. Не считать мелочью даже самое незначительное. Даже по сущей мелочи можно разоблачить врагов рейха.

— Все верно, — сказал эсэсовец, когда она произнесла все это чисто механически, вытирая слезы. Он уже был готов уйти и смотрел на Лену сверху вниз. Она ясно читала в его взгляде отражение его мыслей в эти минуты.

Пустоголовая дурочка, вытравившая себе перекисью водорода не только цвет волос, но и мозги.

Но девушка была только рада этому заключению. Пусть думает, что она дура. Это ей, как оказалось, только на руку. Пусть думает, что угодно. Лишь бы она по-прежнему не попала в руки этих палачей. Именно сейчас, глядя на знаки смерти на околыше фуражки, Лена поняла, как отчаянно ей нужно выжить сейчас, чтобы завершить то, что наметила себе, стоя когда-то у распахнутого в ранний снегопад окна.

Оказалось, все это время Гизбрехтов держали на втором этаже, причем в разных комнатах. И допрашивали их тоже отдельно. Они спустились вниз сразу же, как только закрылась за нежеланными для любого немца визитерами дверь. Кристль бросилась к Лене, не скрывая своей тревоги при виде разбитого лица девушки, а вот Людо задержался у порога комнаты. Лена не могла не отметить, что события последних недель не могли не оставить свой след на нем. Он как-то сгорбился, отчего стал казаться ниже ростом, а руки тряслись мелкой дрожью.

— Что ты им сказала, Кристль? — спросил он первым делом, в то время как немка причитала над Леной, стирая кровь с ее лица. Та удивленно обернулась к мужу с растерянным «Ничего». — Ты не выдала себя ничем? Не назвала имен?

— Чьих имен, Людо? — насторожилась Кристль. — Кто были эти люди?

— Никто. Если ты не узнала их, то никто! — тут же резко отрезал Людо. Он достал кисет из кармана кардигана, и принялся набивать тот табаком. Но руки дрожали, выдавая его волнение, табак просыпался на пол, и Людо бросил вскоре это дело. Сел на ближайший к нему стул и закрыл лицо трясущимися ладонями.

— Прости меня, — произнес он глухо сдавленным тоном, в котором угадывались невыплаканные слезы, застрявшие где-то в горле и от которого у Лены прошла дрожь плохого предчувствия по позвоночнику. — Прости, что я втянул нас во все это. Я просто хотел помочь нашему Паулю, понимаешь? Потому и связался с этими проклятыми поляками! Потому и привел в наш дом эту русскую! И теперь… Мы ничего не сможем сделать теперь. Нам остается только ждать, пока рано или поздно они обо всем узнают и придут за нами. Прости меня, что так подвел тебя…

Кристль быстро подошла к мужу и обняла его крепко, поцеловав быстрым поцелуем взлохмаченный седой затылок.

— Успокойся, мне не за что тебя винить, — проговорила она твердо. — Мы единое целое, помнишь? Я так клялась тебе тридцать шесть лет назад. И я знала на что иду. Твоя судьба — это моя судьба, Людо, а твой крест — это мой крест.

Услышав эти слова, немец вдруг заплакал, по-прежнему пряча лицо в ладонях, и Кристль крепче прижала его к себе, утешая своим объятием, как утешают детей. Наверное, Лене надо было встать и уйти от этой не предназначенной для чужих глаз сцены, но она почему-то даже пошевелиться не могла сейчас, одновременно и смущенная этими эмоциями Людо, и испуганная ими. Кто были люди на фотокарточках? Были ли они ей знакомы? Как ни пыталась судорожно Лена воскресить в памяти изображения и соотнести с лицами Войтека и Штефана, не могла вспомнить ничего, кроме страшного вида изображенных на карточках.

Спустя некоторое время Людо преодолел свой эмоциональный приступ и снова стал привычно холодным и рассудительным.

— Гестаповцы обходили всю улицу от первого до последнего, нашего дома. Значит, могут не знать, что те приходили именно к нам. Значит, еще есть шанс. С этого дня мы будем реже навещать Мардерблатов. Не стоит вызывать к себе внимание частыми визитами на Каролиенштрассе. И с этого дня ты больше не будешь слушать московскую передачу, Кристль! А ты, Лене, — его взгляд был острым и решительным. — Ты будешь держаться подальше от русских пленных! И никогда не покажешься на станции во время их работ. Я уверен, что не просто так русские появились у нас. И видел, как ты общалась с ними. Как с давними знакомцами. Теперь этого не будет! Я не позволю тебе разрушить все, что и так шатко сейчас.