На осколках разбитых надежд
Шрифт:
— Но если тебя призовут в армию… — попыталась возразить ему Лена шепотом. Они разговаривали тайком от Кристль, пока рубили на заднем крыльце сухие ветки для растопки. Но Лотта суетилась рядом, по привычке держась около девушки, и Лена боялась, что та может услышать их разговор. Она постоянно забывала, что девочка едва ли сможет рассказать что-то. Для нее Лотта была обычной девочкой, какой когда-то была неугомонная Люша. И иногда ее молчание даже причиняло боль. Потому что так быть определенно не должно было.
— Если меня призовут, я смогу высылать вам часть своего пайка, — отрезал Людо. По его глазам Лена видела, что он принял для себя решение почти сразу же, как она заговорила о том, что узнала. И сделал это с явным облегчением в глазах, как ей показалось. — Если меня убьют, то вы все равно будете получать пособие по потере. По вдовству. Только не бросай Кристль, Лене, прошу тебя! Она не вынесет всего этого одна. Ты ей
И Лена обещала ему. Хотя была почему-то убеждена, что это обещание не придется выполнять, что это могут быть всего лишь слухи, наподобие тех, что постоянно ходили в городе и будоражили и без того напряженных и подавленных людей.
Лена ошибалась. Всего через несколько дней, когда она вернулась из Дрездена, ее перехватил тут же в коридоре бледный Людо и показал извещение о том, что приказу фюрера он призывается на военную службу и должен пройти регистрацию на следующий же день. Кристль еще не знала ничего о происходящем — как почтальон Людо получил эту бумагу в числе прочих.
— Они действительно призывают всех, кто остался — стариков и детей. Пока только всех от шестнадцати до шестидесяти, но я думаю, скоро доберутся и остальных мальчиков Юнгфолька. Это значит, что у них не осталось никого, кто мог бы за них воевать. И что скоро конец войне. Главное — нам всем суметь пережить это время, что осталось.
Кристль плакала всю ночь перед уходом Людо для регистрации и получении формы. Лена не спала и слышала, как немец пытался успокоить жену и уверял, что это все не так, как она думает, что еще будет период обучения, а потом распределение. Мол, их просто привлекают заменить военных на охране специальных объектов или в обслуживании зенитных расчетов, только и всего. Никто не пошлет на фронт стариков и детей.
Так как Людо не работал на важном производственном объекте, его причислили к первой категории призывников. Ему была выдана в отличие от остальных категорий военная форма, хотя он и отличался от обычных солдат вермахта повязкой с обозначением батальона Фольксштурма. Кроме того, ему не позволили вернуться домой после регистрации и направили в казармы под Майсеном на весь период подготовки.
Кристль была в отчаянии. Если бы не необходимость ухаживать за Лоттой, подменяя Лену в рабочее время, и заботиться о Мардерблатах, она бы совсем слегла, настолько ее выбило известие о том, что Людо не вернется домой, как другие старики Фрайталя. Она даже ходила узнавать в местное управление делами вермахта, почему ее мужа призвали как обычного солдата, несмотря на возраст и больные ноги. Но ответа так и не получила — ее прогнали, сославшись на занятость, да еще пригрозили, что арестуют за «сомнение в верности приказа фюрера и в победе над врагами рейха».
Через неделю подготовки Людо отпустили домой на сутки. Как выяснилось, он приехал попрощаться. Учли его медицинское образование и прошлый военный опыт, и он распределялся в один из госпиталей вермахта. Кристль так и засияла, услышав это, обрадовавшись, что мужа отправляют не на фронт, как говорили в городке. Но Лена не поверила этому почему-то. Хотя она избегала смотреть на гладко выбритого по уставу Людо, выглядевшего совсем чужим и незнакомым в военной форме с алой повязкой на руке, она подмечала что-то такое в его взгляде, что подсказало — он лжет им, пытаясь успокоить. Поэтому следующим утром, когда Кристль суетилась, проверяя, все ли положила в заплечный мешок мужа, Лена вышла на крыльцо, где в рассветной дымке Людо сидел на ступенях и курил трубку, глядя в хмурое осеннее небо.
— Это все-таки фронт, да? Тебя отправляют на фронт? — спросила она прямо.
— Медицинский батальон, передовая, — явно нехотя ответил Людо. — Восточный фронт, Лена. Там сейчас гораздо сложнее, чем на Западном. Я не знал, как сказать тебе об этом. Ты и так смотришь на меня так, словно я… а я не… я просто…
Он произнес эти слова, то и дело запинаясь, с такой горечью, что Лена вдруг не сдержалась. Потянулась к нему и обняла. Крепко-крепко. От Людо пахло табаком и чем-то терпким, как когда-то пахло от папы — запах, который она запомнила с детства и сейчас вдруг вспомнила неожиданно. Наверное, поэтому она вдруг расплакалась беззвучно, роняя слезы в сукно мундира, а потом еще горше — когда Людо обнял ее в ответ. За время, что они провели под одной крышей, Лена привязалась к нему, несмотря на отчуждение, которое было между ними долгое время, и понимать, что он уходит на фронт и может никогда не вернуться, было невыносимо.
— Будет-будет, — погладил ее через некоторое время по голове Людо. — Не нужно меня раньше времени оплакивать. Знаешь, поговорку? Старых ворон трудно поймать [154] .
Он отстранил ее от себя и вытер пальцем слезы с ее
щек. Его собственные слезы спрятались в глубоких морщинках, откуда блеснули в утреннем свете.— Ты знаешь, что? Разыщи своего летчика, Лене, — вдруг сказал Людо мягко. — Ты должна найти его. Именно сейчас, когда все покатилось к концу. Больше такой возможности не будет. Я знаю, ты боишься, что это может навредить всем нам. Но все-таки сделай это! Я думаю, у тебя получится все аккуратно, чтобы не выдать себя. А летчик твой вряд ли тебя сдаст гестапо. Я думаю, он хороший человек. Иначе бы ты никогда не смогла полюбить его так сильно.
154
Аналог русской поговорки: стреляного воробья на мякине не проведешь.
— Он обещал сделать это когда-то, когда вернется… Выдать меня…
— Ну, злость всегда говорит обидные слова. Судя по тому, что мне рассказала Кристль, он вряд ли это сделает. Да-да, ты уж прости ее, но у нас давно нет никаких секретов друг от друга. За годы мы стали одним целым, и что делает или знает один, то непременно знает другой.
У Лены даже дыхание перехватило, когда она вспомнила о том, как они вместе с Кристль помогали военнопленным из лагеря при шахте. И Людо кивнул медленно, словно прочитал в ее взгляде мелькнувшую догадку, а потом покачал головой, когда она снова заплакала, не сдержав эмоции.
— Вот видишь, лучше бы не знала ничего и дальше. Не думай об этом. Тем более, вон как сложилось в итоге. Все без толку, — он помолчал немного, а потом сжал ее руки чуть сильнее в волнении, а взгляд стал жестким. — Запомни все, что скажу сейчас, Лене. И сделай это. Если у Эдны случится срыв — а он случится и скоро, судя по тому, что я видел в ней в последний свой визит — ты должна быть сильной. И должна сделать так, чтобы сохранить остальные жизни — твою, Лотты, Кристль и мальчика Мардерблатов. Внизу, в подвале, в железном ящике есть средство — цианид…
— Я не смогу…
— Ты сможешь! Иначе погибнут все. И не забывайте давать Эдне снотворное почаще. Пусть лучше спит, как та принцесса из сказки. И еще кое-что. Если сюда придут русские, если будет так, как писали в «Фолькишер»… [155]
— Это все ложь! — не могла не возразить Лена, пораженная этими обвинениями, которые просто взорвали немецкое общество в последние дни.
— Солдаты никогда не знают жалости, Лена. А большевикам есть за что предъявить немцам счет, судя по всему, — прервал ее Людо решительно. — Я уже сказал об этом Кристль. Говорю и тебе. Будьте сильными и смелыми. Будьте решительными. Пусть хотя бы Лотта не узнает этого ужаса. И если не будет другого выхода, примите яд. Лучше умереть самой, чем быть истерзанной и умереть в муках. Я хочу верить, что все будет иначе, как и ты. Но я видел, какими чудовищами делает людей война. А сейчас война особенно жестока и безжалостна. Сейчас она пожирает всех без разбору. Ты и сама это знаешь. Не хочу больше об этом. Смотрю — запугал тебя только и огорчил еще больше. Давай просто посидим и помолчим сейчас. Смотри, какой рассвет красивый розовеет… Будет солнечно сегодня. Ты не замерзла? Руки холодные совсем…
155
Речь идет о статье «Ярость советских бестий» от 27 октября 1944 г. в газете «Фолькишер Беобахтер», в которой рассказывалось об убийстве немецких мирных жителей солдатами Красной армии 21 октября 1944 г. в Неммерсдорфе (ныне Маяковское, Калининградская область). Согласно этой публикации 62 немки были изнасилованы, некоторые многократно, а потом жестоко убиты. Это убийство широко использовалось германской пропагандой для мобилизации немецкого народа на «борьбу против большевизма». В газетах, радиопередачах, в кинотеатрах, освещались и демонстрировались материалы, посвященные данным событиям, с подробными описаниями убийств и фотографиями трупов, что панически воздействовало на население. В настоящее время считается, что изнасилований, возможно, не было, а убийства были использованы нацистской прессой, чтобы возбудить у людей страх перед советскими войсками. Хельмут Хоффманн, служивший в то время фельдфебелем в 413-м моторизованном батальоне и одним из первых прибывший на место происшествия, считает, что немецкая пропаганда действительно преувеличивала: «Писали, что женщин прибили на кресты — это огромная ерунда. Ни одна женщина не была изнасилована. Как они лежали, когда были сняты камерой, — это было сделано после. Платья были задраны вверх или вниз». Хоффманн также заявил, что некоторые жертвы, возможно, были убиты с большого расстояния. С момента, когда в село вошли немецкие войска, до появления прессы прошло несколько дней — достаточно времени, чтобы жестокую действительность сделать еще более жестокой.