На осколках разбитых надежд

Заинтригованная ее словами Лена обернулась к баронессе и увидела, как та достает из шкатулки на столике рядом с ее креслом пачку конвертов. Самый верхний из них она подписала и протянула девушке, растерявшейся от этой неожиданной капитуляции. На конверте отчетливо был виден адрес фронтовой почты Рихарда, написанный знакомым Лене почерком.

— Что же ты заробела? — едко произнесла баронесса. — Бери же то, зачем приехала сюда. Это последнее письмо, что я получила от него.

И все же Лена ожидала подвох до последней секунды, не веря ни на толику этой женщине, внутри которой все еще угадывался знакомый стержень. Поэтому ничуть не удивилась, когда та вдруг схватила другой рукой ее запястье, когда Лена потянула конверт из ее пальцев.

— Теперь твоя очередь принимать решение, — проговорила баронесса хлестко и холодно. Теперь она не походила на подавленную потерями и горем женщину, с трудом собирающуюся с мыслями из-за дурмана морфина, что сидела в коляске перед Леной за секунду до этого. Сейчас перед ней была баронесса фон Ренбек, наследница знатного прусского рода, привыкшая держать мир в своем кулаке. — Ради Рихарда и его будущего. Вспомни то, что я сказала тебе прежде, и сравни с тем, что скажу сейчас.

— Не уверена, что это будет что-то новое для меня, — ответила ей в тон Лена и дернула руку из ее пальцев, зная, что едва ли слабой от болезни немке удержать ее сейчас. Так и вышло. Ладонь с чуть скрюченными пальцами в дорогих перстнях упала на колени баронессы обессиленно, а сама немка выдохнула раздраженно и зло через зубы, недовольная своей слабостью.

— Если ты будешь писать ему, помни о том, что его корреспонденция находится под тщательным контролем. Любой намек, который надзор сочтет подозрительным, повлечет за собой немедленный допрос Рихарда органами гефепо, а дальше — один Бог знает, что будет в голове у дознавателей и какое будет у них настроение. Покушение на Гитлера прошлым летом едва снова не привело Рихарда под расстрел из-за его судимости. Не позволь случится подобному снова! Его жизнь теперь только в твоих руках, русская. Снова. Помни об этом.

Лена провела кончиком пальца по строкам с номером почты на конверте и быстро убрала тот в сумочку. Она почти не слушала баронессу, окруженная в эти секунды плотным облаком счастья, которое так давно не ощущала. Ей хотелось одновременно и петь, и танцевать, и сделать что-то такое из ряда вон — например, пожать руку баронессе в знак благодарности, позабыв об прошлом, стоящем между ними. Но это прошлое никуда не делось. Не растворилось, не растаяло и даже пробилось по капле ядом через эту завесу, когда баронесса заговорила снова:

— Он так и не простил мне, что я подписала те проклятые бумаги на аборт, которые принесла Биргит. Несмотря на все то, что сделала для него потом. И никогда не простит, если ты будешь с ним рядом. Ты будешь вечным напоминанием для него об этом. И даже после моей смерти это будет черным пятном в его памяти обо мне.

— Это не так, — возразила Лена, желая защитить Рихарда сейчас. Неужели его собственная мать не понимала, что он не сможет так долго держать зло в душе? Особенно на родного человека. Или она сама плохо знала его, получив для того слишком мало времени? Нет, Рихард определенно не такой!

— Не говори, пока еще не знаешь многого! — отрезала баронесса холодно и зло, почти шепотом, почти лишившись сил, и Лена замерла, пораженная этими эмоциями, которые плескались в ее ледяных голубых глазах.

Она действительно ничего не знала, как выяснилось позднее. «Я предсказала будущее Рихарда без тебя», сказала баронесса. «Теперь позволь я расскажу, что будет, если ты напишешь ему и если он найдет тебя. А он найдет, узнав о том, что ты жива, я знаю это. Только смерть остановит его. Смерть или ты, русская… Теперь твое время принимать решение!»

— Это неправда, — только и нашлось сил произнести хрипло пересохшими губами в финале предсказания, которое озвучила баронесса. — Вы лжете! Просто лжете, чтобы я сделала так, как хотите вы!

— Я клянусь тебе, что все так, как сказала. Слово в слово передала. Клянусь жизнью Рихарда! — устало произнесла баронесса, закрывая глаза и откидываясь на спинку кресла. — У меня нет сил уже. У меня не осталось времени. Я умираю, как ты должно быть поняла. И хочу уйти без дополнительного груза грехов. Их и так довольно много. Да, я могла бы сделать все иначе. Побороться с тобой. Обхитрить. Но я устала, и я сдаюсь. Решение за тобой, русская. А теперь уходи, пока не пришла Мареке делать очередной укол. Я не хочу, чтобы ты это видела! Уходи! Убирайся, прежде чем я пожалею о том, что отдала тебе конверт!

Удивительно, сколько злобы и ненависти осталось в этом слабом от болезни теле. Эти злые чувства темной тучей наполнили комнату, охватили тугим объятием Лену, пуская ее голову кругом и выдавливая из груди воздух. Она не помнила даже, как ушла из этой комнаты, с трудом продираясь через эту темную тягучую пелену ненависти. Смутно осознавала, что столкнулась уже на выходе в холл с сиделкой, незнакомой ей молодой женщиной, которую прежде видела в парке, но не остановилась, когда толкнула ее плечом — пошла дальше, стуча каблуками по мраморному полу холла, потом по ступеням лестницы и гравию к дальней аллее, чтобы поскорее уйти прочь из этого проклятого замка. Яд, впрыснутый словами баронессы, с каждым биением сердца распространялся по телу, грозя парализовать ее тело, как уже сдавил мышцы горла спазмом, отчего дыхание вырывалось так трудно с хрипом.

Лена даже не помнила, как добралась до станции, и как дождалась задержавшегося поезда на Дрезден. И только проверка проездных документов немного привела в чувство, когда Лена обнаружила, что потеряла билет, обронив сумочку в парке Розенбурга. Но ей не пришлось ничего говорить — старик-кондуктор посмотрел молча на ее серое лицо, прикрытое черной вуалеткой, на дрожащие губы и руки, которые безнадежно искали в сумочке билет, и пошел дальше по вагону, прихрамывая. Наверное, было в лице Лены и в самом ее облике что-то такое, отчего прохожие, встреченные ею по пути на Егерштрассе, спешили отвести глаза в сторону. Словно боясь подцепить как заразу это горе потери, читающееся в облике. Не сейчас, когда так война дышала уже каждому в затылок ледяным дыханием смерти. Что-то, что так напугало Кристль, так быстро открывшую входную дверь, словно она сидела весь день в узкой прихожей в ожидании возвращения Лены. Она затащила застывшую на пороге девушку за руку в дом и обняла крепко-крепко, угадывая каким-то шестым чувством, что сейчас не нужно задавать никаких вопросов, а лишь разделить невыносимой тяжести горе, которое Лена принесла из Розенбурга на своих хрупких плечах.

Только спустя некоторое время, когда они втроем лежали в постели на огромной кровати в спальне четы Гизбрехтов (спать всем вместе было гораздо теплее, чем по одиночке в отдельной постели), Кристль осмелилась спросить шепотом:

— Это русская, да? Она не смогла… не дожила?..

— Нет, она жива, — прошептала в ответ Лена, чтобы не разбудить спящую между ними Лотту, по привычке запустившую палец в рот во время сна. Она не смогла даже смотреть на девочку сейчас. Лежала к ней спиной, чтобы не чувствовать сладкий запах ребенка, идущий от кожи и волос Лотты. Усиливавший стократно яд в крови Лены.

— О, — произнесла Кристль и утешающим жестом коснулась ладонью плеча Лены. — Та операция люфтваффе, о которой мы слышали… Поэтому ты привезла его фотокарточку?

К своему удивлению и стыду, Лена только в доме на Егерштрассе обнаружила, что забрала из Розенбурга карточку Рихарда в серебряной рамке. Ту самую, которую так отчетливо помнила, и которую когда-то напечатали на открытке. Она даже не помнила момент, когда взяла ее с камина и унесла из замка. Но минутное сожаление, что она стала воровкой, быстро улетучилось, сменяясь таким же мимолетным чувством горького удовлетворения.