На осколках разбитых надежд

— Нет, это не Рихард.

Наверное, нужно было рассказать Кристль обо всем. И стало бы легче. Быть может, этот яд не достиг бы сердца, парализуя его работу. Но это означало повернуться к ней, чтобы не повышать голос и ненароком тем не разбудить Лотту. А еще — вдохнуть детский запах, увидеть невинность личика, ощутить желание коснуться этой мягкой кожи и шелка локонов. Но смотреть на лицо Рихарда на фотокарточке у кровати было тоже больно. Поэтому Лена просто закрыла глаза и попыталась заснуть. К ее удивлению, это удалось быстро и легко.

Она снова вернулась в Розенбург, на знакомое место у озера, где когда-то Рихард кружил ее, стоя в воде. Только на этот раз было не лето с изумрудной зеленью листвы, отражающейся в водной глади. Стояла зима, сковавшая озеро толстым днем и некрасиво оголившая деревья парка, словно создав вокруг Лены черно-белый мир, каким он бывает на лентах кинокартин. Единственным цветным пятном был Рихард в синем свитере, так красиво подчеркивающем цвет его глаз, и ветки остролиста в его руках. Он был таким родным, таким невыносимо любимым, что у нее перехватило все внутри от глубины этого чувства и тоски по нему.

— Остролист дарят на удачу, — произнес Рихард, глядя ей в глаза с нежностью, по которой она так скучала и которую уже почти забыла. — Говорят, он отгоняет все плохое.

— Я знаю, — ответила она, по-прежнему почему-то не решаясь преодолеть расстояние между ними. Всего какой-то шаг. — Ты когда-то уже говорил мне это.

— Я ни за что и никогда не откажусь от тебя, моя лесная фея, — проговорил Рихард фразу, которая показалась ей невероятно знакомой отчего-то. — Пока ты сама не решишь иначе…

С этими словами он протянул ей неказистый букет из остролиста, который она приняла аккуратно, стараясь не пораниться о короткие шипы. И в этот самый момент за ее спиной вдруг раздался оглушительный звук, от которого все так и задрожало внутри от страха и ощущения непоправимого.

— Это всего лишь трескается лед, — улыбнулся ей успокаивающе Рихард. — Всего лишь лед… ничего страшного…

Она знала, что он не хочет, чтобы она оборачивалась. Она должна была смотреть только на него. И сделать тот последний шаг, который разделял их. Но этот страшный треск, оглушительно громкий и пугающий, повторился снова, и она обернулась на озеро, чтобы убедиться, что им ничего не угрожает.

Это были взрывы. Невидимый и неслышный бомбардировщик бросал с неба бомбы, и они разрывали лед, вздымая фонтаны воды. И она испугалась этих взрывов, зная, что они несут с собой смерть. Обернулась к Рихарду, с бешено бьющимся сердцем в груди, готовая схватить его за руку и бежать вглубь парка, подальше от взрывов. Спасая его от смерти. Но его уже не было. Он исчез, не оставив после себя даже следа на снегу. А красные ягоды остролиста превратились в капли крови, стекали по ветвям и падали кровавыми слезами на белоснежный снег. И эта кровь все текла и текла, заливая после тонкими струйками ее руки, белизну ночной рубашки, в которой она была одета, голые ступни ног. И тогда она закричала…

— Это сон, Лене! Это всего лишь сон! — дернули за плечо Лену, вырывая из этого красно-белого кошмара обратно в реальность — в спальню на втором этаже домика на окраине Фрайталя, где плакала от страха разбуженная криком Лотта.

В этот раз обнять ребенка было гораздо проще. Обвить руками, натянув одеяло повыше, чтобы спрятать от холода января, проникавшего в почти неотапливаемый дом. Приблизить лицо к маленькому личику, чтобы дыхание девочки сравнялось с ее ровным дыханием — Лена давно заметила, что Лотта, подстраиваясь под него, засыпала гораздо быстрее. И вдыхать до головокружения запах волос девочки, словно в этот раз пытаясь надышаться им, пока есть возможность.

— Я получила адрес почты Рихарда. Но написать ему не смогу — за ним следят. Я рискую подставить всех нас, включая Мардерблатов, если сделаю это. И могу навредить Рихарду, — так Лена начала шепотом рассказ о том, что узнала во время своей поездки в Розенбург. Она видела, что Кристль ждет терпеливо, чтобы разделить то горе, которое она принесла сегодня в их дом. Но только сейчас, когда Лотта снова провалилась в сон, смогла рассказать обо всем.

О том, что Рихард был арестован по ее вине, что прошел тюремное заключение, о котором ей было страшно даже подумать, зная жесткость нацистских палачей. Что был осужден и остался на свободе, нося на себе печать смертника. Его приговорили к смерти, но эта смерть должна быть только на пользу рейху и тогда, когда рейх прикажет. Теперь она понимала, что почему его глаза были такими пустыми на цветной фотографии обложки журнала вермахта.

— Баронесса могла солгать тебе, чтобы держать подальше от сына, — прошептала Кристль, когда выслушала Лену. Но девушка возразила, что немка поклялась жизнью Рихарда, а уж этим точно она рисковать не стала, как любая мать. И Кристль признала нехотя ее правоту. Но все же сдаваться не желала, приведя еще один довод, который Лена тоже когда-то обдумывала:

— Война скоро закончится. Рейх падет.

Шепот, который даже в тишине спальни, звучал пугающе. Из-за последствий, которые могли быть, услышь кто-то лишний эти слова.

— Дело не только в этом, — произнесла тихо в ответ Лена, чувствуя, как снова все внутри сжимается в тиски от боли. — Я никогда не смогу дать ему будущего. Он не сможет жить в Советах, я не смогу жить здесь… не смогу! Не смогу спасти… И детей… не смогу! Никогда!

Ты отняла у Биргит ее последнего ребенка, а она в отместку отняла у тебя твоих детей, подписав документы на операцию. В тебе никогда не зародится жизнь. Ты пустое сухое дерево, хоть и цветущее с виду, русская. Ты пуста, потому что тебе не просто сделали аборт. Стерилизация. Ты знаешь, что значит это слово?

Глава 52

Слушание по делу Рихарда состоялось спустя неделю после вручения обвинительного акта. За это время его совсем не донимали надзиратели, предоставив всем ссадинам на его лице затянуться. И даже ночами удалось выспаться впервые за время пребывания в этих стенах, собирая по крупицам силы для очередного испытания.

На переносице навсегда остался едва уловимый глазу шрам, выдавая, что тот был когда-то разбит и сломан, но в целом Рихард выглядел совсем достойно, как отметил про себя, когда взглянул на себя в зеркало перед выходом из камеры. Его недавно даже постригли, срезав отросшие за эти месяцы волосы, снова возвращая в его привычный вид. Рихард успел чисто побриться острой бритвой под пристальным взглядом надзирателя (не дай Бог, узник перережет себе вены или артерию на шее!), уложить пряди бриолином и вымыться холодной водой из тазика, прежде чем облачился в форменные брюки и китель без каких-либо знаков отличия. Облачаться в подобную форму было больно. Словно кто-то сорвал с него кожу вместе со всеми наградами и лычками. Но Рихард постарался не думать об этом больше, потому что лишние горькие мысли несли за собой привычную уже невыносимую головную боль.

Он еле успел опустить фигурку балерины по привычке в карман брюк, когда дверь камеры распахнулась, и надзиратели шагнули внутрь, чтобы нацепить на его щиколотки цепи, а запястья сковать наручниками. Настало время суда, который ждал его тут же, в стенах форта Цинна, в другом крыле, в который Рихарда провели через многочисленные решетчатые двери темными коридорами. Правда, перед самыми дверьми в зал заседания узы все же сняли, и Рихард шагнул в большую и залитую солнечным светом комнату почти свободным человеком.