На осколках разбитых надежд

Но Рихард ошибался, как выяснил в первую же ночь после того, как покинул стены военной тюрьмы. Выход из того тупика, в котором он был, невозможно было придумать. Потому что попросту его не было.

Когда-то он читал о пытке, которую практиковали на землях средневековой Германии в том числе и его предки. Несчастного подвешивали за крюк под ребро, и он так висел, пока не умирал. Молча, сопротивляясь до последнего, или все-таки идя на поводу у противника и открывая все секреты. Конец был один — медленная и жестокая смерть. Предателя редко убивали, даруя милосердие. Он так и испускал дух, истекая кровью на проклятом железе, впивающемся в мышцы и, если повезет, пробивающем легкое или сердце, неся тем самым более быструю смерть. Но конец был всегда один.

И вот точно так же он был подвешен за крюк, как оказалось. И все, что оставалось — выбирать как умереть. И желать быстрой смерти вместо долгой и мучительной.

— Оно того стоило? — спросил следователь издевательским тоном, когда Рихард написал требуемое на листе бумаги и толкнул тот по сукну стола в сторону эсэсовца. — Надеюсь, кувыркание с русской было поистине сладким, иначе к чему все это? Потому что я верю, что вы не передавали сведения британцам, фон Ренбек. Уж слишком вы чистоплюй и истинный солдафон! Но пустить в свою постель русскую… Зато теперь вы как никто знаете, почему мы ограждаем контакты с представителями низшей расы. Им никогда не достичь нашего уровня. Им никогда не понять нас. Стать нам равными. Их помыслы грязны и низменны. И ариец только пятнает себя этой связью. Но знаете, с какой-то стороны я сейчас даже рад, что вас оставили в живых и на свободе после этого преступления. Чтобы вы всегда помнили о том, что лишь слово фюрера истинно, и что только арийцы всегда и во всем выше остальных.

Глава 53

У форта Цинна Рихарда встречала мать. Его хотели вывезти тайно из тюрьмы, чтобы ни одна живая душа не знала о том, что вообще был в этих стенах. Но что могло остановить баронессу фон Ренбек, если она приняла решение? Только конец света. И потому Рихард совсем не удивился, когда во дворе форта увидел знакомый силуэт на заднем сидении присланного за ним «Мерседеса».

Увидев мать, Рихард почувствовал, что вот-вот даст слабину, и потому как можно быстрее и как можно дальше сел от нее, приветствовав ее лишь пожатием руки. Но не отнял свою ладонь, которую баронесса крепко схватила и не отпускала на протяжении всего пути до Лейпцига. Оба не желали показывать своих чувств при постороннем — водителе машины в форме гефепо, а вести разговоры и при том не выдать то, что бушевало на душе, было совершенно невозможно. Они практически не говорили и в «Астории», где на них были забронированы комнаты, из числа тех, что уцелели при пожаре после декабрьской бомбардировки — самой крупной, что была в Лейпциге за последнее время [169] . Вид ее последствий — разрушенные здания, храмы без крыш или колоколен, горы битого кирпича, вздыбившиеся от воронок мостовые и следы пожарищ, который Рихард видел из окна авто, причиняли почти физическую боль, потому что не мог отделаться от ощущения, что в этом есть и его вина, как защитника неба над Германией.

169

В ночь на 4 декабря 1943 г. 442 британских бомбардировщика, обойдя немецкую ПВО, сбросили на Лейпциг почти 1 400 тонн взрывчатых веществ и зажигательных бомб. В результате бомбардировки более 1 800 человек были убиты. Было разрушено 1 067 коммерческих зданий, 472 фабричных зданий, 56 школ, 29 религиозных зданий и 9 церквей. 58 помещений Лейпцигского университета были полностью или частично разрушены.

В номере отеля Рихарда ждал мундир майора люфтваффе со всеми наградами, которые ему когда-то вручил рейх. Не старый, с чуть потертым воротником. Совершенно новый, явно сшитый недавно. Несмотря на то, что перед выходом Рихард тщательно вымылся и побрился, он долго стоял под холодным душем, стараясь смыть с себя любое напоминание о тюрьме. Но оно все равно осталось где-то под кожей, куда забирались самые-самые моменты, словно чернила его татуировки с группой крови под мышкой.

С матерью удалось поговорить только позже, когда они рука под руку вышли из «Астории», чтобы поужинать как можно в более людном месте. Баронесса хотела пойти в знаменитый «Погреб Ауэрбаха», который славился своими винами даже сейчас, во время войны, потому неудивительно было, что они отправились пешком, старательно обходя следы былых бомбардировок в мостовой. А вовсе не потому, что прятали свой разговор от тех, кто следовал за ними в отдалении и мог подслушать каждое слово из их беседы, такой опасной для обоих.

Со стороны казалось, что они спокойно беседуют — красивые и статные мать и сын, на которых не могли не смотреть лишний раз прохожие, любуясь ими словно картинкой из журналов рейха. На самом же деле разговор выдался далеко не безмятежным, ведь темы его были слишком тревожными и тяжелыми для обоих.

Десять минут. Ровно столько занимал путь до «Погреба Ауэрбаха», и в них было нужно вложить так много сейчас! Но этого не хватило катастрофически, потому мать и сын задержались на Марктплатц, словно любуясь Старой ратушей, к счастью, не пострадавшей во время бомбардировок города.

— Я не понимаю, что случилось, и я в полной растерянности. Неужели мое письмо уже передали фюреру? Значит, это помилование? — без лишних предисловий начала баронесса.

— Плата за эту мнимую свободу — моя полная лояльность и моя жизнь, мама. Я подписал бумаги, что готов быть смертником в случае необходимости. Как делали и делают это русские на Восточном фронте. Становясь летающей бомбой. Мы научились этому от них, от русских безумцев.

Пальцы на локте дрогнули. Баронесса чуть сбилась с шага, когда бросила пару коротких вопросов: «Ты уверен? Когда?»

— Неизвестно. Я жив, пока им нужен. А я им нужен сейчас, как я понял из слов следователя.

— Бессмыслица какая-то! Я не верю в это. Это невозможно! Ошибка! Это даже нелогично. Подумай сам! Ты же можешь уехать! Скрыться в Швеции или Португалии. И оттуда уже уплыть в страны Южной Америки. Ты же знаешь, у нашей семьи много друзей из посольств, у нас есть деньги и связи.

— Об этом знаю не только я. Если я попытаюсь бежать или покончу с собой, не желая следовать их приказам, они возьмутся за семью. За всех кровных родственников. Близких и дальних. Они отдельно упомянули семью Фредди и фон Лангебергов.

— Откровенно говоря, мне плевать, что будет с Лангебергами! — произнесла холодно и презрительно баронесса. — Когда я просила кузена Николаса помочь мне и использовать свое положение и близкое знакомство с рейхсминистром Тираком [170] , он даже не стал слушать. Сказал, что, если дело связано каким-либо образом с гестапо, он запрещает мне даже говорить о нем. А ведь когда-то именно мой отец и твой дед помог Николасу начать карьеру в министерстве юстиции, используя свои старые связи. Кровное родство сейчас не стоит ни пфеннига!

170

Отто Георг Тирак (1889–1946) — группенфюрер СА и СС, с 1942 по 1945 г. — рейхсминистр юстиции Германии.

— Мне не плевать, — Рихард не повышал голос, но эта короткая фраза прозвучала так весомо, что баронесса замолчала на некоторое время, словно все ее возражения были раздавлены этими словами. — Я бы никогда не смог убежать и жить где-то дальше спокойно, зная, что из-за меня погибли и девочки фон Лангебергов, и Фредди с семьей. Я не хочу покупать такой ценой свою жизнь! О, если бы все наши родственники были в Германии, то я бы предпочел увести их из-под удара первыми. Как ты предложила — Швеция или Португалия. Жаль только, что Фредди — на фронте. Дора никуда не поедет без него.

— О мой мальчик, ты же еще не знаешь, — тихо и скорбно сказала в ответ на это баронесса, и Рихард сразу же понял, что в их семье уже не осталось мужчин его возраста.

Троюродные братья со стороны матери фон Лангеберги умерли еще до войны — один в младенчестве, подхватив скарлатину, второй сгорел из-за воспаления легких, подхваченного в промозглой Голландии весной 1941 года, когда отбирал добровольцев из голландской и бельгийской полиции в новый национальный полк СС «Нордвест» [171] .

171

В апреле 1941 г. был сформирован добровольческий полк СС «Нордвест», который в июле-сентябре 1941 г. был преобразован в добровольческий легион СС «Нидерланды». В него входили голландцы, фламандцы (бельгийцы) и датчане, желающие бороться с коммунизмом в войсках Рейха. На момент вторжения в СССР в полк записались 1 400 голландцев, 805 фламандцев и 108 датчан, и цифры эти только росли. В январе 1942 г. легион был отправлен на северный участок немецко-советского фронта, в район озера Ильмень, а затем под Ленинград, где был практически полностью разбит.

После этого в семье оставался только троюродный брат со стороны отца — Фредерик фон Коль, старше Рихарда на несколько лет. И если Карл фон Лангеберг не особо был близок с Рихардом из-за десятилетней разницы в возрасте, то Фредди часто гостил в Розенбурге в летние каникулы, становясь соучастником Рихарда во всех мальчишеских проказах, хотя учились они в разных гимназиях.

Они зачитывались книгами американца Фенимора Купера и часто играли в индейцев и следопытов в замковом парке. И даже как-то соорудили плавающий дом на плоту на озере, отчего у Биргит едва не случилась истерика, когда она узнала об этом опасном убежище. Они оба любили теннис, и оба ненавидели проигрывать, отчего их турниры затягивались до темноты, пока не было видно уже мячика. И казалось, они всегда будут близки, но как часто это бывает, в юношестве их пути разошлись. И дело было не только в том, что, поступив на юридический факультет в университете Фридриха Вильгельма [172] и переехав в Берлин, Фредди познакомился с Доротеей фон Грефе, отныне занимавшей все его свободное время и ставшей через три года его женой. Дело было еще и в мае 1933 года, которым Фредди гордился словно своим огромным достижением. Когда его отобрали среди прочих высоких и стройных студентов, истинных арийцев, швырять книги в огромный костер на Опернплац [173] . С тех самых пор между ними исчезла прежняя легкость отношений и словно провели невидимую стену, за которой Рихард оставил свои сомнения по поводу «неправильной» немецкой литературы, а впоследствии и мнения по некоторым другим моментам новой жизни немецкого общества.

172

Старейший из четырех университетов Берлина. В 1828 г. получил название Университет Фридриха Вильгельма в честь прусского короля Фридриха Вильгельма III, в царствование которого был учрежден. Во времена национал-социализма в университете начались гонения ученых и студентов еврейского происхождения. Лекции профессоров-евреев бойкотировались, к слушателям применяли физическое насилие. Участие сотрудников и студентов в сожжении книг 10 мая 1933 г. стало позором для университета. В последующие годы национал-социалистами была уволена треть сотрудников, многие ученые и студенты навсегда распрощались с университетом, бывшим когда-то центром гуманистической мысли.

173

Имеется в виду проведенное 10 мая 1933 г. на площади Опернплац в Берлине, а также в 21 другом городе Германии масштабное показательное публичное сожжение книг, организованное в рамках «акции против негерманского духа». В ходе акции студентами, профессорами и местными руководителями нацистской партии были сожжены десятки тысяч книг преследуемых авторов.