На разных берегах (Часть 1). Жизнь в Союзе (Часть 2). Наши в иммиграции

2005 г.

СЧАСТЛИВОЕ ДЕТСТВО

Когда началась война, мне было шесть лет. Наша семья жила, в Белоруссии в Бобруйске, еврейское население которого составляло 80% всех горожан, то есть около 120 000 тысяч человек.

После прихода Гитлера к власти до нас доходили вести о судьбе евреев в Германии, позже в Польше. Чувствуя приближение войны, многие волновались. Однако старики уговаривали: “В 20-е годы немцы были здесь, но евреев не трогали. Больше доставалось от своих: петлюровцев, махновцев. Так что не паникуйте: немцы культурный народ – нас не тронут”.

Однако мой мудрый папа был с этим не согласен, и после первой же бомбардировки города 22 июня мы, несмотря на причитания бабушки: “Вейс мир! Что будет с нашим домом?!,” немедленно собрались в дорогу.

У нас не было лошади, и весь наш транспорт состоял из тележки, на которой папа – столяр-краснодеревщик иногда развозил заказы клиентам. На эту тележку покидали кое-какие носильные вещи, усадили моего 4-х летнего брата и двинулись в путь. Мама, бабушка и дедушка поочерёдно несли на руках мою 2-х летнюю сестрёнку. Я же шагал, держась за руку кого-нибудь из взрослых.

Выйдя из города, мы устремились по просёлочной дороге на восток. Дорога была забита в основном пешеходами, среди которых было много детей и стариков. Несмотря на то, что это были только гражданские люди, немцы бомбили несчастных, измученных беженцев. Многие погибали, не успев сбежать с дороги и укрыться где-нибудь в канаве. Голодная сестрёнка всё время плакала и просила есть. Отец у кого-то выменял буханку хлеба, и девочке стали давать ломтик, который она долго жевала. Большую панику вызывали выбрасываемые с самолётов обрезки рельсов с многочисленными просверленными отверстиями. Падая, они издавали ужасный, действующий на психику вой. Часто разносились слухи, что немцы сбросили десант и вот-вот нас всех перестреляют. Люди чуть ли не сходили с ума от страха.

Так пешком мы добрались до Рогачёва. Там с муками втиснулись в теплушку и оказались на Урале. У отца с детства был повреждён коленный сустав, он хромал и не подлежал мобилизации. На Урале он начал работать на фабрике, и мы прожили там до 1946 года. За год до окончания войны похоронили дедушку.

Но вот закончилась война, и мы вернулись в родной Бобруйск, в котором теперь проживало только 15000 евреев – тех что эвакуировались. Остальных немцы расстреляли ещё в 1941 году, а, отступая, город сожгли.

К нашей огромной радости, наш дом на окраине города уцелел. Но он оказался заселённым. В нём жил милиционер. Это была странная личность. Как стало потом известно, он был сначала полицаем, потом чудесным образом превратился в партизана и, наконец, в милиционера. Нас этот мрачный человек не пустил даже на порог, и мы вынуждены были скитаться от дома к дому в поисках ночлега. Чтобы пресечь наши попытки вернуть дом, он сделал так, что отца арестовали, обвинив в том, что он самовольно покинул на Урале важное оборонное предприятие, хотя там, на фабрике, все эти годы он изготавливал скамейки и табуретки.

Мы были в отчаянии, не зная, что делать. Кто-то посоветовал написать Калинину. И, как ни странно, это помогло: нам вернули дом и выпустили отца. Он вернулся совершенно больным: его били и морили голодом. Попав в наш дом, мы обнаружили, что в нём нет ничего: ни мебели, ни вещей, ни посуды. Бабушка зашла к соседу белорусу в надежде выпросить хоть что-нибудь из старья. В гостиной она увидела наш диван, который папа с особым старанием очень давно изготовил для своей семьи: мягкий, обитый плюшем, с двумя валиками по бокам, зеркалом и резной полочкой над головой сидящих.

– Боже мой! Наш диван! – в слезах воскликнула бабушка, надеясь вновь увидеть его у себя дома.

– Хорошо, что ещё остались живы! – прорычал сосед. – Иди, и чтобы ноги твоей здесь больше не было! – Бабушка съёжилась...

Долгое время мы спали на полу, а через несколько месяцев папа умер. Побои в милиции не остались без последствий.

Многие годы бедная мама, не имевшая никакой специальности, мучилась, чтобы прокормить своих малолетних детей. Помню, что меня постоянно не покидало чувство голода, а в школе, когда нас часто заставляли повторять: “Спасибо товарищу Сталину за счастливое детство!,” мне хотелось плакать.

2008г.

ПРОМАХ

Состоялось внеочередное собрание Правления Союза писателей. Предстояло обсудить написанный ещё до войны роман одного советского писателя с еврейской фамилией. Это был известный писатель, прославившийся в годы войны своими пламенными антифашистскими статьями в газете “Правда”. В них он яростно клеймил коричневую чуму, призывая все советские народы на борьбу с ней. Сразу после войны он был награжден высшей наградой – орденом Ленина за весомый вклад в дело Победы.

Но вот настали иные времена. Был разгромлен еврейский антифашистский комитет, его члены репрессированы, закрыт еврейский театр, убит Михоэлс. Тут ко времени вызвать на ковёр избежавшего ареста писателя с еврейской фамилией, продемонстрировав высшим властям своё раболепие.

Присутствующие выступали один за другим, беспощадно клеймя роман, спеша тем самым продемонстрировать свою лояльность. Говорилось разное: о низкопоклонстве автора перед Западом, о недостаточном прославлении страны советов и советского образа жизни, о замалчивании руководящей роли коммунистической партии и т.д. и т.п.

В своей обычной ироничной манере не преминул пожурить автора и классик советской литературы. Тот самый, о котором ходили слухи, что настоящим автором его единственного романа является умерший белогвардейский офицер.

Наконец на трибуну бодро вбежал молодой амбициозный писатель, интриган и карьерист, стремящийся всеми силами пробиться в Правление Союза.

– Публикация данного романа – больший промах издательства “Художественная литература”. Я возмущен тем, что подобные книги засоряют нашу советскую литературу, – проговорил он с надрывом. – Нам нужно решить, может ли автор такого романа быть членом нашего Союза.

– К этому вопросу мы перейдём чуть позже. А сейчас давайте дадим слово автору романа. Я думаю, что после всего сказанного здесь, ему есть над чем задуматься и что сказать нам в свое оправдание, – проговорил председательствующий.

Он давно завидовал более талантливому писателю с еврейской фамилией, не скрывал своей неприязни к нему и теперь предвкушал удовольствие увидеть того униженным.

Между тем писатель с еврейской фамилией, просидевший всё обсуждение с лицом, не выражавшем никаких эмоций, медленно поднялся на трибуну.