На самых дальних...

Земцев оторвался от окна и придвинул к себе папку с бумагами. Медленно перелистал протоколы первичного допроса. Вот эти шесть человек — кто из них может помочь ему, с кого начать?

Наруми Симото — это такой маленький, коротко стриженный, матрос, а Сато Эйдзи, наоборот, высокий, худой, повар. Савада Цунэо — это старик, моторист, Иноуэ Тосио — лицо плоское, широкое, взгляд хмурый, он боцман. Камукаи Масахико — этот острижен, вернее, не стрижен под хиппи, брюки светлые в красную полоску, пытается гнусавить по-токийски, видно, выезжал из провинции. Итакура Отомацу — тоже матрос, такой невзрачный на вид, лет тридцати восьми. Все они в море не новички. За исключением Камукаи Масахико, остальные задерживались в наших водах, проходили по делам как свидетели. Народ тертый. Самый старый — Савада Цунэо. Пятьдесят лет в море. Это стаж.

С кого же начать?

Говорят, жизнь человека с кибернетической точки зрения состоит из непрерывного решения неточных задач. Если это так, то его нынешнее состояние скорее обычное, чем из ряда вон выходящее. Так что нечего паниковать. Просто надо начать с любого из шести и идти методом исключения. Рассчитывать на случай ему не приходится, такое бывает не часто. Правда, у Середкина описана одна любопытная ситуация.

Был сговор. Команда и сендо запирались до последнего. Все шло к тому, что надо было их выпускать. И вдруг на исходе суток — новое задержание. Когда сендо с этой новой шхуны увидел здесь, в бухте, задержанную шхуну заговорщиков, он весь аж затрясся от удовольствия и на первом же допросе сам, добровольно, свидетельствовал против ее команды. Оказывается, эта команда не брезговала пиратством, то есть потихоньку трясла чужие сети, в том числе и сети этого шкипера. В результате и поплатилась за свое вероломство. По этому поводу Боря Логунов непременно сказал бы: «Нет, старик, все-таки есть в природе та нечистая сила, которая роняет на пол бутерброд маслом вниз».

По коридору провели команду японцев — наверно, на хозработы. Земцев слышал их реплики, смех. «Неплохо им здесь живется, — подумал он, — казенное содержание, трехразовое питание, как в санатории, и даже курево, три папиросы в день. А тут даже позавтракать некогда».

Режим для «гостей» в подразделении вполне демократичный. Японцы, которые периодически здесь содержатся, пока идет следствие, как правило, проходят по делам как свидетели, за исключением тех запутанных случаев, когда в преступлении замешана вся команда. Потом их отпускают домой. Наш закон к ним гуманен. Считается, что команда непричастна к действиям шкипера и начальника лова, которые планируют рейс и место промысла, хотя все они, без сомнения, знают, когда улов берется незаконно, в советских водах. Но у японцев очень развито чинопочитание, и Земцев не помнил случая в своей практике, чтобы простые рыбаки влияли на действия сендо во время рейса. Они без разрешения даже не могут подняться в рубку.

Хозработы в подразделении в основном связаны с обслуживанием самих же задержанных: истопить баню, приготовить еду, заготовить топливо, ну и, конечно, порядок на территории. Здесь действует принцип очередности, но чаще японцы сами просят дать им работу, а если ее нет, то придумать: рыбаки — народ работящий, без дела сидеть не привыкли.

Работают японцы дружно, весело, любо-дорого посмотреть. С шуткой, смехом, как у нас водится, и так же, как у нас, дружно кричат: «Раз-два, взяли! Еще раз…» Только звучит это у них по-другому: «Ай-са, ой-са!..» Вчера Мияке из команды «Эйхо-мару» буквально взмолился: мол, господин начальник, капитана, моя работать хочет, разреши, буду камни перетаскивать с одного места на другое, вон сколько на берегу камней. «Зачем это тебе, Мияке?» — Земцев ему. «Как зачем? Руки без работы сохнут…»

Земцев посмотрел в окно. Группа японцев, среди них плотный коренастый Мияке, с корзинами в руках в сопровождении часового спускалась по тропинке к пирсу. Пошли на разгрузку, топливо привезли.

Пронзительно рявкнул зуммер. Земцев даже вздрогнул от неожиданности. «Надо убавить звук, — подумал он, снимая трубку, — все нет времени…»

— Дмитрий Алексеевич, — говорил Громовой, — ты не забыл, что сегодня передача?

— Если честно, то забыл. Столько раз переносили…

— Погода. Ну вот что, делать нечего, Логунов в больнице, без тебя не обойтись. В тринадцать ноль-ноль на пирсе, форма одежды — выходная.

Все одно к одному, подумал Земцев, все как будто сговорились сегодня растащить по минутам его время. Это уж так водится. «Закон подлости», — сказал бы Боря.

Он посмотрел на часы и нажал кнопку звонка. Появился часовой.

— Камукаи Масахико из команды «Дзуйсё-мару» ко мне!

7

КАМУКАИ МАСАХИКО. 1952 года рождения, префектура Аомори, г. Мисава, беспартийный, 13 классов, холост, не судим.

«Я родился в семье крестьян, 6 лет назад окончил школу и поехал в Токио, где год работал рабочим на заводе. Затем приехал в Нэмуро и поступил работать матросом. Плавал на шхунах «Кацура-мару-8» и «Тайё-мару». В семье нас два брата: я и Камукаи Юдзиро, который работает плотником в г. Мисава.

Мы вели промысел в районе Сапкаку. Какое расстояние было до Кунашира, точно сказать не могу. Шкипера я об этом не спрашивал: это не мое дело. Если бы даже я знал, что мы ведем промысел в советских водах, то не уволился, так как в разгар сезона в Нэмуро трудно найти работу».

«Вы ранее задерживались в советских водах?»

«Нет».

(Из протокола допроса)

Коля Грибков шел с боевого расчета в столовую в плохом настроении. На предстоящие сутки он попал в наряд по казарме, в которой содержались японцы. Нет, дело это, конечно, ответственное, как говорит старшина Скрабатун, надо смотреть в оба. Но лучше все-таки часовым на пирсе. Веселее. Тем более завтра передача, и ему очень хотелось посмотреть, как это происходит, больно любопытное зрелище. И вообще на пирсе интересно. Видно бухту, корабли, шхуны. Приходят, уходят — здорово! Служит он первый год, и его здесь все удивляет. На той стороне, на склоне сопки, — поселок, рыбокомбинат, много людей. Днем ничего особенного, а ночью посмотришь — один огромный, многоэтажный дом, такие только в больших городах. Если взять бинокль и подняться на вышку, опять же можно увидеть много интересного. Вон клуб рыбака, вон кинотеатр «Форум», вон рыбокооповская столовая. Там всегда полно людей, в основном девушки. Вообще в поселке много девушек. Грибков сам из деревни, и, кроме как в городе, он еще нигде не видел столько девушек. Почти три тысячи. И разные, на всякий вкус. Он любит светленьких. Познакомился как-то с одной на танцах. В увольнении, в клубе рыбака. Зовут смешно: Ёлка. Городская. С маникюром. Правда, облупился весь, видно, от работы. Спрашивает ее: «Зачем сюда приехала, трудно ведь?» А ну-ка помахай ножом смену или там уложи пять тысяч банок сайры! Он был на экскурсии, знает, что это такое.

Заработать, говорит, на кооператив хочу. С родителями жить не желаю. Поучают много. А трудности? Что трудности, говорит, где их нет, на то они и существуют, чтобы их преодолевать. Мы, говорит, так воспитаны: все преодолеваем и боремся. Газеты читаешь? Поговори с такой образованной. Ты ей слово, она тебе — десять.

Ходили в кино, два раза. Вышли как-то из кинотеатра, она и говорит:

— Знаешь, Коля, уважаю я грубую мужскую силу. Надоели маменькины сынки. Хлюпики с волосами. Был у меня такой. Коленки острые, как семечки, а останемся наедине — туда же. Все вы, мужики, одной меркой скроены. Верно говорю, чего молчишь?

— Не знаю, — ответил, — тебе виднее.

— А что ты знаешь? Что ты хочешь? Что после армии будешь делать?

— Вернусь в деревню. Буду работать в колхозе. Буду учиться на агронома.

— Любишь это дело?

— Люблю.

— И деревню любишь?

— Люблю.

— Чудной ты! Что ты там нашел? Только не рассказывай про природу и что хлеб все едят. Слыхали.

— А я и не собираюсь. Ты ведь все равно не поймешь. Злости в тебе много. Чуть что — сразу кусаться. За это и не люблю город. Это он вас такими делает. В деревне люди живут спокойно и потому они добрее. А доброта сейчас, она на вес золота ценится, дороже ваших кооперативов.

На том и расстались.

В следующий выходной сама подошла на улице, поздоровалась.

— Не сердишься? — говорит.

— А чего мне на тебя сердиться? Лично мне ты ничего плохого не сделала.

— В кино пойдем?

— Пойдем.

И пошли. «А зори здесь тихие» показывали. Народу было много — не пробиться. Сидела она тихая, его все за руку хватала и плакала. А вышли, она говорит:

— Вот какие девчонки были, не то что мы. Все выгоду ищем. Живем по той самой поговорке: рыба ищет, где глубже, а человек, где рыба…

Потом гуляли по пирсу.

— Я тебе нравлюсь? — спросила она.

— Нравишься. Иначе бы не подошел.

— Очень нравлюсь?

Грибков смутился.

— Я понимаю так: если один человек снится другому по ночам, то, значит, очень.

— Значит, я тебе снилась? Как интересно!

— Только не задирай нос.

— А я и не задираю. Подумаешь, первый парень на деревне, а в деревне один дом.

— У нас большая деревня, районный центр.

— Значит, первый парень на район.