На санях

— Марик… Марк… Я вижу: с тобой происходит что-то ужасное… Или то, что тебе представляется ужасным. Я знаю, как это бывает. Словно земля ушла из-под ног, и не за что ухватиться, и не хочется жить. Я не лезу и мучить расспросами тебя не буду, так только хуже, это я тоже знаю… Я расскажу тебе то, о чем мы никогда не говорили, потому что я не умею… Но я попробую.

От волнения у нее выступили слезы. Марк взглянул — и опустил голову. Вся анестезия летела к черту.

— Ты ведь понимаешь, о чем я… Ты помнишь, что со мной было, какою я была, когда… Когда умер Антон, — с усилием выговорила она. — Я потеряла желание жить дальше. И знаешь, кто меня спас, вытянул?

«Сейчас скажет: Марат», — подумал Марк.

— Ты. Я зацепилась за тебя. Вцепилась в тебя. Ты, двенадцатилетний, стал моей точкой опоры. Я не спрашиваю, что за беда с тобой случилась. Не хочешь не говори. Но тебе тоже нужно найти что-то твердое, незыблемое, за что можно держаться. Ах, если бы ты только объяснил мне! Я бы сумела лучше помочь.

Он внутренне передернулся, представив себе это признание. «Мама, я стукач».

— Да всё нормально. Никто не умер. Просто настроение плохое.

И подумал: «Вообще-то я умер. Даже хуже, чем умер. Проснувшись однажды утром Грегор Замза обнаружил, что он превратился в страшное насекомое».

Стал есть яичницу дальше.

— Ужасно за тебя волнуюсь. — Мать смахнула слезинку. — Я никогда тебе этого не говорю, у нас не принято, но я… я очень сильно….

Так и не смогла проговорить вслух «тебя люблю». Русская семья — не американская, это у них в кино все друг другу без конца: «I love you», «I love you too», а у нас только проникновенно глядят в глаза, попробовал Марк внутренне сыронизировать, но вообще-то он был здорово растроган.

Наверное мама от него не отвернулась бы. Но что она может? Только кудахтать. Или скажет: «Я буду носить тебе передачи, главное оставайся порядочным человеком». После этого буду чувствовать себя уже окончательным дерьмом.

Успокоил ее как мог, даже пошутил. И мать ушла на работу. А пять минут спустя в дверь позвонили.

Удивившись — кто бы это в такое время? — Марк пошел открывать. Отчим уже барабанил в кабинете на машинке, он звонка скорее всего не слышал.

Женщина в офигительной белой шубке, рядом с ней девушка: резкие черты, зоркие глаза, пышные волосы. Одета тоже по люксу — короткая красная куртка, джинсы, привозные боты, тоже красные.

— Здравствуйте, юноша, — сказала женщина — почему-то язвительным тоном. Она была немолодая, но лицо упругое, гладкое, будто накачанный мяч. И похожа на девушку, глаза такие же. — Вы сын Марата? Верней сказать пасынок.

— Да… — ответил он, удивившись.

— Ну давай знакомиться, — перешла тетка на «ты». — Меня зовут Антонина Афанасьевна, это Маша. А ты Марк, я знаю. Очень неприятно.

Он удивился еще больше.

— Почему неприятно?

— Потому что из-за твоей мамочки моя Машка выросла без отца. И воспитывал он тебя, а не ее. Да-да, это его родная дочь. А я — брошеная жена и мать-одиночка.

А, вот это кто — первая жена Рогачова! Про нее Марк знал немного. Что она стерва, что официального развода ему так и не дала, что забрала себе его квартиру и запретила видеться с дочкой. Отчим из-за этого, кажется, очень переживал и виноватился, но при Марке на эту тему никогда не говорили. В позапрошлом году он случайно подслушал, как Рогачов терзается: платить ли дальше алименты. Его дочери исполнилось восемнадцать, и по закону уже необязательно. У отчима как раз шеститомник был в типографии, речь шла о немаленьких деньгах. Мать сказала: конечно плати, она ведь студентка. «Она», стало быть — вот эта герла с колючим взглядом. Смотрит, как сверлит. Чему удивляться? Я для нее — тот, кто украл родного папу. Забрала бы его себе, небольшая потеря.

— Вы наверно к нему? — Марк посторонился. — Он в кабинете. Пойду скажу. А матери нет дома.

И очень хорошо, что нет. От этакого визита она бы жутко разволновалась.

— Я знаю, что ее нет. Мы в машине сидели, ждали, пока уйдет. Не надо Марату говорить. Я ему сюрприз сделаю.

Антонина Афанасьевна вошла в коридор, брезгливо огляделась, расстегнула шубку.

— Прими-ка. Вы пока познакомьтесь, родственнички. Марья, стой тут. Я тебя кликну.

И вошла без стука. Было слышно, как Рогачов вскрикнул: «Ты?!»

Дверь плотно закрылась.

Марк остался в коридоре с… кем? Как по-русски step-sister? «Сводная сестра» это другое. Есть слово «пасынок», а «пасестра»?

Девушка признаков стеснительности не проявляла. Повесила на вешалку свою красную куртку, уставилась насмешливыми глазами. И по поводу степени родства заморачиваться не стала.

— Ну привет, брательник. Мы с тобой фактически полные тезки. Ты М. Рогачов, я М. Рогачова.

Такой же пухлогубый рот, как у отчима. Но отчим мямля, а эта уверенная в себе, сразу видно. Марк предложил ей пойти на кухню — чаю выпить, а она, подмигнув:

— Не. Давай подслушивать.

И прижалась щекой к двери.

— Маш, ты где учишься? — спросил он.

— В Педе. Я тебе не «Маш», а Мэри.

— На каком курсе?

— На четвертом.

— Я тоже на четвертом.

Она коротко оглянулась, оскалила зубы:

— Тогда мы с тобой вообще двойняшки. Заткнись, а? И так почти ни хрена не слышно.

Минуту-другую помолчали. Марк не знал, что ему делать. Может, ну ее к черту, к себе уйти?

Голоса было слышно — в основном женский, но слов не разобрать. Бывшая рогачовская жена говорила что-то визгливое, отчим бухтел растерянное.

— Маша, входи! — раздалось изнутри.

Неродная сестра (так, наверно) сразу толкнула дверь и звонко:

— Привет, папочка. Сколько лет, сколько зим.

Рогачов стоял у стола, пучил глаза за толстыми стеклами. Антонина Афанасьевна сидела на диване нога на ногу.

— Маша… Я бы тебя не узнал… Ты совсем взрослая.

— Я Мэри. А чужие дети растут быстро, — сказала его дочь и прикрыла за собой дверь.

Поколебавшись, Марк тоже приложился ухом. Чего сексоту чистоплюйничать?

— Это несправедливо! — хрипло произнес Рогачов. — Я много раз пытался с тобой встретиться, но Антонина…

— Значит, плохо пытался, — перебила Маша-Мэри. — Да ничего, не переживай. Я, как видишь, выросла и без тебя.

— И теперь, Марат, ты можешь совершить хотя бы один порядочный поступок в своей жизни, — подхватила ее мать. — Пусть в мизерной степени, но искупить и компенсировать…

Что именно Рогачов мог искупить и компенсировать, Марк не расслышал — зазвонил телефон, оба аппарата: и в кабинете, и на кухне.