На санях

— Мама, давай без душевных излияний, — укоризненно произнесла Екатерина Викторовна, входя с подносом. Услышала последнюю фразу. — Она уже успела рассказать вам всю мою биографию?

— Нет, только что у вас скоро юбилей, — ответил он (старушка благодарно кивнула). — Поздравляю.

— Было бы с чем. Пройдут года, наступит старость, морщины вскочут на лице. Вы чай какой пьете, крепкий?

Потом он стал показывать, как пользоваться ходунками, сверяясь по инструкции. Если не мог врубиться, Екатерина Викторовна (он пообещал себе, что Китихой больше звать ее не будет, даже мысленно), заглядывала через плечо, читала вслух английские слова со смешным французским акцентом. Она была ужасно милая в этом домашнем виде — с засученными рукавами, с волосами до плеч. Ходила бы так всегда, на кой себя уродовать? И не старая совсем, на самом деле ни одной морщины. Марк в каком-то романе прочитал, что недолюбленные женщины быстро увядают, но это наверно смотря какие.

Наконец разобрались. Полина Константиновна походила, пришла в восторг. Потребовала немедленно вывести ее на улицу. Спуск занял кучу времени, но ничего, справились. Страховали с двух сторон, снизу и сверху.

— Боже мой, боже мой, какое счастье. Думала, умру, весенним воздухом больше не подышу, — всё повторяла Полина Константиновна, маленькими шажками двигаясь по тротуару.

Екатерина Викторовна и Марк шли сзади. Она наклонилась, шепнула:

— Je vous appelerai “Saint-Marc”. Dieu vous a envoye a nous³⁷.

Видела бы ты этого бога, подумал он, а вслух ответил:

— Да ну что вы. У вас мать такая классная. Одно удовольствие с ней общаться.

«Куратору» он позвонил из уличного автомата. И — тоном ревностного служаки:

— Докладываю, Сергей Сергеич. У объекта побывал, контакт установил, осмотр книжных полок произвел.

— Улов есть?

— Ничего машинописного не обнаружено. Книг иностранного издания очень много, но на русском языке ни одной. Зато на французском есть несколько, вызывающих подозрение. Я названия переписал. Прочесть?

— Продиктуй по буквам. Я французского не знаю, у коллег спрошу.

Тем же голосом пионера-героя Марк стал диктовать:

— «Рэ», «е», «эс», «и с точкой», «эс», «тэ», «а», «эн», «це», снова «е». Это первое слово. Второе короткое: «е», «тэ». Третье…

— Так. Зачитываю, проверь, — сказал Эсэс, когда Марк закончил. — «Резистанце ет ребеллион». Авторы Алберт Цамус, Симоне Вейл c «дубль вэ». Почему считаешь книгу подозрительной?

— Название переводится «Сопротивление и восстание».

— Годится. Еще что?

На то чтоб записать «Pour une morale de l'ambiguite»³⁸ Симоны де Бовуар у «куратора» ушло минут пять, если не больше. Потом, раздухарившись, Марк долго-предолго диктовал название опуса писателя-коммуниста Вайяна-Кутюрье «Un mois dans Moscou la rouge: la verite sur "l'enfer" bolchevik»³⁹ — Эсэс очень заинтересовался. Все эти книги действительно на полках стояли — валяйте, проверяйте. Но обыск гэбэ проводить не станет, потому что «коллеги» Сергея Сергеича разочаруют.

Этот театр у микрофона продлился аж до пол-девятого. Марк несся от метро бегом, чтоб быть около телефона к девяти.

Зря торопился. Мэри опять не позвонила.

За выходные эйфории от собственного хитроумия у него поубавилось. Отсрочка — вот и всё, что он Екатерине Викторовне обеспечил. Они все равно ее достанут, если уж взялись. А она ни о чем не догадывается. Что делать? Как быть?

И ведь ясно, чтo надо делать, сколько от этой мысли ни увиливай. А мысль страшная, мороз по коже. Узнают — это тебе не мелкая фарцовка. Государственное преступление.

По понедельникам французского нет, так что можно было еще денек пооттягивать, но во вторник он шел на занятие, как на экзамен, к которому совершенно не готов. Еле удержался, чтобы не прогулять, но это было бы уж совсем трусостью.

Так ни на что и не решился. Перед началом все равно не получилось бы — Екатерина Викторовна пришла со звонком. Со всеми поздоровалась с обычной улыбкой, Марку адресовала персональную, особенную. Попереводили фрагмент из Франсуазы Саган, обсудили тонкости употребления subjonctif passe. А потом, на перемене, Екатерина Викторовна подошла, стала благодарить за ходунки, с которыми у мамы просто началась совсем другая жизнь, — и колебаниям настал конец. Будь что будет.

— Послушайте, Екатерина Викторовна, — тихо сказал он, когда все остальные вышли из аудитории, — я наверно должен вам рассказать… Короче, вчера, когда я шел с факультета домой, остановил меня один человек… Сказал, что он из органов…

— Каких органов? — удивилась она. Но объяснять не пришлось — сама сообразила. Улыбка с лица исчезла.

— Вами интересовался. Спрашивал, не ведете ли вы сомнительных разговоров со студентами. В смысле антисоветских. Я говорю: нет, что вы. А он откуда-то знает, что я у вас дома был. Сходи, говорит, еще раз, придумай предлог. И проверь, нет ли там среди книг самиздата или тамиздата. Такое тебе, говорит, комсомольское поручение. Я, честно скажу, побоялся отказаться. Ответил: попробую. Но вы меня к себе не приглашайте, и всё. А книги дома проверьте, нет ли чего… И уберите, если есть. Они могут и с обыском прийти. Не знаю, что им от вас надо. Но что-то надо…

Она смотрела на него сначала с тревогой. Потом выражение лица изменилось. Стало нежным. И глаза увлажнились.

— Merci mon cher Saint-Marc. Наверное, эти люди мной интересуются, потому что среди моих знакомых есть иностранные журналисты и… — Она не договорила, отвела взгляд, слегка прищурилась. Снова посмотрела на него, с ласковой улыбкой. — Вы абсолютно замечательный юноша, просто ангел-хранитель. Vous etes un chevalier sans peur et sans reproche⁴⁰. Это и по вашему лицу видно. Конечно же у меня дома есть литература, которая этим людям не понравится. Я от нее избавлюсь. Но, если позволите дать вам совет… Вы зря согласились выполнить просьбу этого человека. Надо было вежливо, но решительно сказать: нет. Ничего бы они вам не сделали. Поставили бы в своих документах какую-нибудь помету. Ну, не выпустят потом в заграничную командировку, не дадут работать в партийной печати. Но вы ведь, я полагаю, по этой линии идти и не собираетесь?

Интересно она произносила: «эти люди», «этот человек», «эта линия», мельком подумал Марк. Вроде нейтрально, а звучало гадливей, чем если бы крыла последними словами.

— Но если эти люди почувствовали слабину, податливость, они в покое не оставят. Не надо им говорить, что я вас не приглашаю. Во-первых, они начнут на вас давить. И во-вторых, это неправда. Я вас приглашаю и буду очень рада видеть у себя дома. А моя мама еще больше, она только о вас и говорит.

Поразительно! Только что узнала, что на нее нацелилась «контора» — и смеется! Какое же я секло по сравнению с этой божьей коровкой…

— Мon cher Saint-Marc! — Екатерина Викторовна придала голосу шутливую торжественность. — Официально приглашаю вас на скорбный праздник, мое сорокалетие. Я родилась 1 апреля — это вечный повод для шуток. Пожалуйста приходите. Подарки вы мне уже сделали, очень щедрые, и к тому же преподавателю от студента принимать подношения строжайше запрещено. Максимум — цветы, но у мамы на них аллергия, так что и цветов не нужно. Я познакомлю вас с носителями языка, это вам будет полезно для практики. И будет еще несколько очень интересных людей. Обещаю, скучать не будете.