На сердце без тебя метель...

— Вы правы, Лизавета Петровна, судить не стоит никого, — медленно произнес Головнин. — Никто не может подобрать камень с земли, ибо на каждом есть пятно греха. Даже на самом юном…

Он вдруг повернулся и пристально взглянул на нее снизу вверх, чуть запрокинув голову. Его лицо располагало к себе собеседника с первого же взгляда, а глаза своей теплотой отчего-то заставляли думать об уюте семейного вечера или безмятежном чаепитии в летнем парковом павильоне. Оттого она снова не сумела отвести взгляда так быстро, как следовало бы, чтобы не показать своего интереса к собеседнику.

И только после, когда шла в свои покои в сопровождении лакея, Лиза вспомнила слова Бориса про прегрешения. Долго ворочаясь в постели в ту ночь с боку на бок, она все пыталась понять — несли ли эти слова в себе некий скрытый смысл. Ужасно, но по нынешнему времени могла ли она быть спокойной, когда в каждом слове и каждом поступке ей слышалась и виделась угроза разоблачения планов, которые строила мадам Вдовина. И в которых сама Лиза была главной участницей…

И не потому ли граф так холоден с ней, что так явен для прочих, а главное — для него самого, ее интерес к его персоне, как к возможному кандидату в супруги? Лиза не могла не думать о том, издали глядя на Дмитриевского, даже не повернувшего в ее сторону головы. Как он груб! От обиды на глаза навернулись слезы. Мог бы и кивнуть в знак приветствия, согласно правилам bon ton, а не притворяться, что не видит ее, замершую на крыльце на пронизывающем холодном ветру. А может, это от ветра так слезятся глаза?..

Боже мой, как странно! Еще недавно единственным желанием Лизы было держаться от графа Дмитриевского как можно дальше. А ныне же… От досады на себя она даже прикусила губу. Ныне же ей во что бы то ни стало хотелось, чтобы он не думал о ней плохо. Именно эта мысль преследовала Лизу, пока все занимали свои места в экипажах и на протяжении всего пути на бал. Отчего-то вдруг стало важно, чтобы Александр не находил ее фальшивой и лицемерной, особенно вспоминая ту нежность, с которой он смахивал с ее ладоней снег и хвойные иглы…

Так каков же он настоящий, этот человек? Погруженная в свои мысли, Лиза невидящим взглядом уставилась на бескрайние просторы заснеженных полей и лугов, на темные стволы деревьев, мелькающих за стеклом каретного оконца. Даже восторг и волнение перед предстоящим балом отступили в вихре мыслей о хозяине Заозерного. И эти мысли не могли не пугать своей настойчивостью и тем откликом, который находили в ее сердце, неровно бьющемся в груди.

К концу пути Лиза твердо приказала себе судить о Дмитриевском только с чужих слов. И воспринимать его таким, каким встретила тогда на дороге, испытав чувство безотчетного страха. Она размышляла о его непредсказуемом нраве, о горячности, что, судя по его славе былого дуэлянта, толкала графа на поспешные поступки. О его закрытости… И такого человека ей было совсем не жаль. По крайней мере, Лизе очень хотелось убедить себя в том.

В имение предводителя приехали вместе с первыми сумерками. До бала оставалось несколько часов, и, расставшись прямо в вестибюле, путники вслед за лакеями разошлись по предназначенным им покоям. К удивлению Лизы, ей предстояло разлучиться даже с Пульхерией Александровной. Незамужним девицам вместе с прислугой отвели большую спальню в мезонине. И Лиза немного испугалась при этом известии — впервые она будет в незнакомом доме совершенно одна.

— Вы так дрожите, дитя мое, — сжала ее руку Пульхерия Александровна перед тем, как расстаться с ней у лестницы, ведущей в мезонин. — Что вас пугает? Наша разлука перед балом? Коли желаете — попрошу Alexandre, и тот что-нибудь придумает…

Нет уж, просить Дмитриевского, едва удостоившего ее сегодня мимолетным взглядом, Лиза не желала. Да и вовсе не хотелось выставить себя капризной барышней, которую что-то не устроило в предложенном хозяевами дома размещении.

Хотя, ступив в спальню с несколькими широкими кроватями, Лиза едва не переменила своего решения. С трудом сдерживающие свое возбуждение юные барышни, словно канарейки в клетке, были заперты в этой комнате до того заветного часа, когда в сопровождении своих маменек или тетушек должны будут спуститься в бальную залу. Неудивительно, что каждая новоприбывшая особа тут же становилась предметом их чересчур пристального внимания: и как новое лицо, и как возможная соперница. И это внимание, особенно при нынешних обстоятельствах, не могло не нервировать Лизу.

Ей никогда ранее не доводилось делить комнату с ровесницами, а также наблюдать суматоху перед балом. То ли дома всегда были больше размерами, то ли приглашенных гостей менее числом, но она впервые наблюдала такую сутолоку и невероятную нервозность приготовлений. Даже спертый воздух в комнате стал, казалось, совсем тягучим от напряжения, что исходило от девиц и их служанок в последний час перед балом. Наверное, потому волнение, не покидавшее Лизу с самого приезда, незаметно отступило.

Вокруг постоянно толкались, кричали, недовольно визжали, раздавали щипки нерасторопным горничным. То и дело до ее носа доносился ужасный запах горелых волос, когда какая-нибудь из девок, этих самоучек парикмахерского дела, прижигала раскаленными докрасна щипцами локон своей барышни.

Ирина, сумевшая с самого начала запихнуть кофр в угол спальни и тем самым соорудившая себе отдельное местечко для приготовления Лизы к балу, довольно умело заслоняла ту своей спиной от пинков и толчков суетившихся вокруг. Только приговаривала что-то себе под нос, когда ее толкали сильнее обычного.

— Ах ты ж Божечки мои! — вскрикнула она, когда в спину снова пребольно заехала локтем одна из прислуживающих девок. — Это хуже, чем на ярмарке Троицкой у балаганов, помяните мое слово, барышня! Вот, Лизавета Петровна, поглядите-ка, — она протянула ей небольшое зеркало. — Так оставить аль выпустить пару-тройку локонов у щек?

А сама даже дыхание затаила в ожидании ответа — так ей не хотелось нарушать прическу, которой Лиза так выгодно отличалась от остальных барышень с их одинаковыми локонами над ушками и ровными гладкими проборами. Лизе же Ирина зачесала волосы кверху, открывая взгляду стройную шею, а локоны закрепила на затылке, позволяя узким водопадом спускаться на спину. А еще эта прическа так выгодно подчеркивала большие голубые глаза барышни… Потому Ирина и вздохнула облегченно, когда та покачала головой и вернула ей зеркало.

Лизе, разумеется, приходилось ранее бывать на балах. И на больших празднествах, которые давались на несколько сотен человек, и на малых, почти домашних, когда количество приглашенных едва ли переваливало за пару десятков. Но сейчас она шла вслед за Пульхерией Александровной через мрачную анфиладу комнат, чувствуя себя, словно узник, поднимающийся на эшафот. От волнения вспотели ладони, и странный легкий холодок неприятно пробегал вдоль позвоночника. Подобные выходы никогда не приносили ей радости, а уж от этого бала она и подавно ничего приятного не ждала.

Яркий свет ослепил при переходе из полутемных комнат в бальную залу. Звук голосов многочисленных гостей, прохаживающихся вдоль стен, на короткий миг даже оглушил. И тут же возникло желание вновь укрыться в мезонине. От этих глаз, что с любопытством устремились на нее, едва она переступила порог, от смеха, то и дело раздававшегося вокруг. Этот смех давил на напряженные нервы, и девушке стало казаться, что дамы, стоявшие в нескольких шагах, откровенно потешаются над ней, когда те, как по команде, прикрыли веерами свои улыбки и поспешно отвернулись к стене. Верно, над ее простым белым платьем, не по моде длинным и совсем не открывающим узкие щиколотки, перевязанные лентами. Или над ней самой. Такой невысокой и хрупкой, словно неоперившийся птенец, с длинной открытой шеей, единственными украшениями которой были атласная лента в цвет платья и тонкая цепочка с серебряным крестиком.