На сердце без тебя метель...

— …о еже проститися им всякому погрешению, вольному же и невольному. Яко да Господь Бог учинит души их, идеже праведнии упокояются. Милости Божия, Царства Небеснаго и оставления грехов их у Христа, Безсмертнаго Царя и Бога нашего, просим…

— Подай, Господи, — откликнулся нестройный хор голосов прихожан в ответ на прошение.

Лиза присоединила к нему свой собственный шепот, всем сердцем желая Борису того, чего он так отчаянно искал — душевного покоя. Она верила, что он все-таки сумел обрести покой перед смертью, и что теперь его душа перестала терзаться, как прежде, что грехи его были прощены Господом, как она сама простила своему бывшему возлюбленному.

А вот Александр слово сдержал. За прошедшие годы он только дважды заговаривал про Бориса. Первый раз, когда проводил собственные розыски по старшей линии рода, начиная от самых истоков — года, когда Григорий Дмитриевский отринул старшего сына из семьи. Лиза полагала, что бумаг касательно родства не осталось, но Александру удалось невозможное. Он разыскал в пожелтевшей семейной переписке редкие упоминания о Федоре, а также самое интересное для него — письмо самого Федора Григорьевича Дмитриевского, сменившего фамилию.

— Так вот откуда пошла фамилия Головнин. Чтобы стереть все упоминания о той ветви нашего рода, моему отцу следовало еще больше бумаг просмотреть, — рассказывал Александр Лизе. — Головня. Такую фамилию носила племянница казацкого полковника Чечеля. Федор написал тогда, что понимает страхи отца и по его просьбе берет иное имя, чтобы не навлечь гнев государя Петра Алексеевича на семью Дмитриевских. Пожалованное после дворянство добавило «ин» к фамилии и превратило Головню в Головниных. Не уверен, что письма Федора Дмитриевского было бы довольно для установления родства, но все же…

— Какая удивительная история! — не удержавшись, воскликнула Лиза. Она тщетно пыталась прочитать по лицу мужа, что тот думает на сей счет, но скрыть свое изумление и даже восхищение поступками неизвестного ей предка Бориса не сумела. — Ради любимой женщины он был вынужден отказаться от своего положения, а чтобы защитить семью от гнева императора — и от фамилии. Tr`es romantique…^[424]

— По мне, так премерзкая история, явившая кровь Дмитриевских не с лучшей стороны, — возразил Александр, — и повлекшая за собой еще больше мерзости. А что до поступка предка Бориса… Человеческая природа такова, что всегда ищет для себя наилучшей доли.

— Порой ты слишком предвзято судишь людей, — с упреком проговорила Лиза, разочарованная его скептическим настроем. — И твоя мерка не всегда справедлива.

— Быть может, — будто в завершение разговора, Александр коснулся губами ее лба. — Но на то я и un cynique aigri^[425], верно?

Более о старшей ветви Дмитриевских и уж тем более о Борисе речи меж супругами не возникало. Александр никогда не вспоминал его в разговорах, но переписке между Головниным и Пульхерией Александровной не противился.

— Она любит его, и у нее невероятно доброе сердце, — словно оправдываясь, сказал он однажды Лизе. — Я не хочу его разбивать. И потому страшусь той минуты, когда она решится открыть мне правду о родстве. Что мне сказать тогда?

— Пульхерия Александровна уважает чужую тайну. Для нее родство меж вами — тайна Бориса. А Борис не менее твоего не желает хоть чем-то ей навредить.

Второй раз за прошедшие годы Александр упомянул имя Головнина чуть более полугода назад. Известие о смерти Бориса он получил наперед уведомления от поверенного умершего, потому именно от мужа Лиза узнала о случившемся несчастье. Тот весенний день она до сих пор помнила до мелочей.

После завтрака они с Пульхерией Александровной сидели в голубой гостиной и наблюдали, как маленькая Наташа играет с пушистыми котятами. Вдруг в дверях появился Александр, но почему-то замер, не решаясь перешагнуть порог. Горестные складки залегли у его рта и на лбу. Лиза тут же поняла, что стряслось что-то худое. Но даже помыслить не могла, что это связано с Борисом, ведь она только позавчера читала Пульхерии Александровне письмо из Мерано.

Лиза помнила, как стремительно пересекла комнату, едва не запутавшись в подоле платья. Она решила, что известие пришло из Москвы, откуда со дня на день ждали вестей от Василя о разрешении от бремени его супруги.

— Полин?.. — Лиза в страхе схватила Александра за руку и почувствовала, как муж свободной рукой подхватил ее локоть, словно ей вот-вот понадобится поддержка.

— Нет, ma Elise, с ней все порядке. — Он нервно сглотнул. — Это из Италии. Je suis d'esol'e, mais c'est fini…^[426]

Лиза сначала не могла понять. Ее разум отказывался соединять недавнее письмо и вести о смерти. Как такое возможно? Ведь только недавно она читала послание от Бориса! Но тихое «Как же сказать tantine?» убедило ее, что все это не сон, и где-то там, в неизвестном ей городке Мерано, Борис умер от чахотки.

Она знала, что рано или поздно это случится. Чахотка никого еще не выпускала из своих лап. Но все равно известие о его смерти ошеломило Лизу. Ей тут же вспомнились полный покаяния и грусти взгляд светлых глаз и тихий, но твердый голос, звучавший так убежденно: «Ты будешь счастлива, ma bien-aim'ee…»

Иногда Лиза даже чувствовала легкую вину за свое счастье. Ей ли грешить на судьбу? Она любима и любит сама, у нее родилась чудесная дочь, а горести и хвори миновали Заозерное стороной. Но после известия о смерти Бориса в голову все чаще приходила мысль, неужто действительно он взял на себя все грехи и отвлек на себя беды?

Ведь из всех участников той авантюры только она, Лиза, единственная осталась в живых. Даже Софью Иогановну не миновала страшная участь — три года назад она умерла от грудной, наотрез отказавшись принять помощь от четы Дмитриевских. «Я хочу, чтобы вы не печалились долго о моей участи, meine M"adchen. Приветствуя приближающийся конец, я со смирением думаю о нем, как об избавлении от муки жизни без mein Waldemar…» — писала Софья Иогановна в своем прощальном письме к Лизе.

А потому разве удивительно, что мысли о словах Бориса приходили Лизе все чаще и чаще? Вот и сейчас они снова вторглись воспоминанием, нарушая ее покой, и словно в ответ на ее волнение и участившееся дыхание ребенок беспокойно заворочался в утробе и ударил Лизу ножкой в живот. Она невольно поморщилась, спрятав ладонь под шаль.

— Что такое, ma Elise? — прошептал чуть ли не на ухо Александр, так что Лиза даже вздрогнула.

Задумавшись, она даже не заметила, когда муж успел встать так близко. Встретив его обеспокоенный взгляд, Лиза поспешила заверить, что ничего худого не случилось.