На широкий простор

Сидит бабка Наста одна. Керосиновая лампочка тускло коптит на печурке. А в хате так тихо. Так молчаливо и неприветливо заглядывает в окна со двора ночь и уныло завывает в трубе ветер, словно вторит невеселым думкам бабки. Стук в дверь вспугнул эти думки.

Прежде чем открыть, бабка посмотрела в окошко.

— Это я! — послышался голос из-за двери.

Бабка Наста отворила дверь Панасу.

— Ну что?

— Видел батьку. Отдал ему харчи.

— Куда же он пошел?

— Пошел… Сказал, чтоб за него не тревожились… Верно, к Параске пойдет… Завтра, как стемнеет…

У бабки Насты немного отлегло от сердца.

Заговорили о легионерах. Ничего хорошего ожидать от них нельзя. Подлые, пронырливые, нахальные. С людьми обращаются не по-людски.

К бабке Насте заходила Агата Смыга. Рассказывала о разных бесчинствах легионеров. К молодицам и девушкам пристают, по клетям лазят, шарят, чужое добро тащат. Жарь им яичницу, подавай шкварки! А чуть что не так — плетку в ход пускают.

Поздно ночью вернулся Максим, привез немного сена. Сказать по правде, украл у легионеров. И зол же на них Максим! А вести привез невеселые. Расправу чинит польское начальство над теми, кто взял хоть нитку из имений и рубил панский лес. Пан Крулевский назначается уездным комиссаржем, по волостям войтов [8] ставят.

8

Войт — сельский староста.

— И неужто осядут они тут на нашу голову? — вздохнула бабка Наста.

Приуныли все в хате деда Талаша.

Расставшись с Панасом, дед медленно побрел болотами, прислушиваясь к шорохам и голосам полесской ночи. Было немного жутковато одному в темени и глуши леса. Топор за поясом придавал смелости. Дед Талаш, вероятно, и сам не мог бы ответить, кого он больше страшится: нечистой силы, вера в которую еще тлела где-то в потаенных уголках дедовой души, зверя или лихого человека в образе польского легионера.

Ночь, одиночество и страх родили у деда мысль об оружии. Совсем иначе чувствовал бы он себя, будь в его руках надежный друг — хорошее ружье.

У деда Талаша, признаться, есть ружье. И спрятано оно как раз в этом лесу вместе с боевыми припасами: порохом, пистонами, дробью, пулями, картечью и всем прочим. Держать ружье дома в такое тревожное время было не с руки. Припоминается деду Талашу, что вообще по лесам спрятано много оружия, и оружия настоящего. Может, придет такой час, когда оно понадобится людям.

С такими мыслями незаметно подходил дед Талаш к тому месту, где спрятал он свое ружье. Однако пришлось еще покружить среди елей и сосен, пока он не нашел в темноте дуплистое дерево, которому доверил когда-то своего старого приятеля.

Вытащил дед Талаш ружье из дупла, осмотрел, взвел курок, проверил — служит еще аккуратно старый товарищ его лесных походов. Надел через плечо охотничью кожаную сумку на широком ремне, достал ладунку с порохом, засыпал добрую порцию пороха и туго забил пыж. Положил штук шесть картечин и, когда все было готово, насадил на курок пистон — и уже более твердым и уверенным шагом направился в Макуши.

5

На подступах к Припяти белопольское войско вынуждено было задержаться. Первые дни в этом районе шли жестокие бои. Учитывая важность позиций на Припяти, легионеры стремились быстрей перейти ее, чтобы потом продолжить наступление против Красной Армии. Но все попытки легионов Пилсудского продвинуться вперед успеха не имели, и боевой пыл белополяков тут же остыл. Снега и морозы, неожиданно сковавшие Полесье, приостановили военные операции широкого масштаба. Та и другая стороны подтягивали тылы и резервы, зорко следили друг за другом, укрепляли свои позиции, готовясь к предстоящим решительным схваткам.

Значительная часть Полесья была оккупирована белополяками.

Резкую, насильственную смену политических и социальных форм проводила белопольская оккупация. Из глубины веков вставали давно забытые, стершиеся в памяти народа порядки, традиции и административные функции шляхетской государственности. Они вставали, словно призраки, возмущая сознание широких трудовых масс. Если что и оставалось в народной памяти от похороненного, казалось, навеки минувшего, то оно вызывало представление о черных днях произвола польской шляхты, панства и крепостничества. Воеводства, уездные комиссаржи, войты, постерунки [9] — уже одни эти чуждо звучащие названия заставляли людей настораживаться и относиться ко всему недоверчиво и враждебно. Но нашлись и такие, кому белопольская оккупация пришлась по душе. К ним принадлежал и Василь Бусыга.

9

Постерунки — полицейские участки.

Воспрянул духом панский подпевала. Словно выросли у него крылья. Ходил теперь важный и высоко задирал голову. Только иногда, особенно на первых порах, его охватывал страх, как бы снова не вернулись большевики. Но проходили дни, большевики не возвращались, сомнения насчет прочности «нового порядка жизни» таяли, и перед Василем все смелей и смелей рисовались розовые перспективы будущего. Его не смущали такие явления, как расправа белопольской администрации с крестьянами, нарушившими «святое право» помещичьей собственности. Для него панская власть несла с собой только порядок, закон и уверенность в завтрашнем дне. И Василь с особенным удовольствием строил свои собственные хозяйственные планы. Для него открылась теперь возможность значительно приумножить свои богатства. Разные соображения о способах увеличить земельный участок приходили ему в голову. Благоприятствовало Василю и то обстоятельство, что пана Крулевского назначили уездным комиссаржем. И как это хорошо, что он, Василь Бусыга, умеет ладить с такими людьми, как пан Крулевский!

Это обстоятельство наводит Василя на мысль нанести визит пану Крулевскому. И осуществить этот визит Василю нетрудно: разве не найдется у него подходящего повода для обоснования своего визита? Таких поводов много. Во-первых, надо урегулировать земельные дела, не оставлять же их в таком беспорядочном виде, в каком остались они от большевиков. Да и в деревне все надо поставить на новый лад. А проявить свое усердие никогда не повредит.

Василь Бусыга аккуратно расчесал черную бороду, надел дубленый полушубок, ловко пригнанный по фигуре, подпоясался широким цветастым кушаком, вытканным руками его жены Авгини, женщины видной и привлекательной. И, когда Василь, вырядившись по всем правилам, стал перед Авгиней, чтобы показаться ей в этом шикарном виде, она только сказала:

— Ге ж, какой ты щеголь!

Пан Крулевский сидел в своем кабинете в широком, мягком кресле. На столе, покрытом зеленым сукном, стоял письменный прибор и разные изящные дорогие вещицы. Тут же лежали и бумаги. Все это должно было увеличивать значение административного могущества господина уездного комиссаржа. На стенах висели портреты польских генералов, надменных и строгих. Среди этих заправских вояк бросался в глаза портрет духовной особы — епископа, стриженого, бритого, со всеми епископскими атрибутами. Взглянув на этот портрет, Василь подумал: «А этот гологоловый зачем попал сюда?» Но вслух не высказал своей мысли: Василь был человеком с «политическим тактом», смекалистым. Центральное место среди портретов занимал генерал довольно унылого вида, с длинными, опущенными, как у моржа, усами. На груди у него разместилась целая выставка крестов, медалей и разных побрякушек, сохранившихся, видно, еще от тех времен, когда родоначальники наших предков форсили в фартучках из звериных шкур.

И епископ, и все эти генералы, и стол с его украшениями придавали еще больше важности и апломба личности уездного комиссаржа.

Василь Бусыга все это намотал на ус, а поэтому и приветствовал пана Крулевского еще более почтительно, чем обычно.

Уездный комиссарж еле-еле кивнул головой, и этот кивок был полон величия и достоинства.

— Цо повеш? [10]

Пан Крулевский говорил теперь по-польски, и в его голосе слышался холодный, официальный, начальственный тон.

10

Что скажешь? (польск.).