На службе у Изгоя

Воинство всю ночь гудело… Нет, лично мне претит то, что творили с женщинами, захваченными в крепости, и теми, кого успели перехватить на стойбище. Но это раннее Средневековье, традиции отдавать захваченные с боя города на разграбление практически нерушимы. Да, я мог бы запретить своим воинам бесчестить баб, настроив большую часть дружину против себя – варягов и касогов уж точно. Но когда я увидел, в каком удручающем состоянии находились наши русские полонянки – синие от побоев, в лохмотьях, практически неспособные выпрямиться из-за сильных болей внизу живота… Короче, какой мерой меряете, такой вам и отмерено будет. Половцы пришли сюда захватчиками, мы лишь вернули свое. Остальное… остальное сопутствующие потери.

Так, по крайней мере, я пытался заглушить свою совесть, остро меня мучившую при особо громких вскриках половчанок, раз за разом пускаемых ночью по кругу.

Впрочем, к моему удовольствию, часть русичей, да и некоторые варяги, кто оставил в Тмутаракани семьи, отказались участвовать в насилии. Им я пообещал полуторную долю добычи и сформировал из них две смены дозорных. Третью укомплектовал из оставшихся, пригрозив смертью за ослушание в походе. Честно сказать, после всего пережитого руки чесались, так что говорил я серьезно, на самом деле намереваясь выполнить свое обещание. Наверное, именно поэтому их смена дозора, которую я не поленился проверить, поднявшись ночью, встретила меня бодрствующей и в полном составе.

А с другой стороны, отчего им уснуть? С бабами наигрались, горячая кровь гуляет, а все найденные кувшины с брагой мы переколотили еще вечером, в походе сухой закон…

Весь русский полон – три десятка женщин и крепких мальчишек, оставленных половцами в живых, – я отправил на одной ладье, выделив им тридцать гребцов и разместив здесь же два десятка тяжелораненых воинов. Легкораненые, как, например, Радей, остались с нами – все равно в Белой Веже их лучше не вылечат, а у меня катастрофически мало людей: в схватке погибло с полсотни дружинников. Теперь у меня всего войска – восемь десятков, из них больше половины лучники. Удержим ли крепость? По-хорошему ее полутора сотням воев оборонять потребно…

Половчанок отпустили на рассвете – зачем мне здесь лишние рты? Но и рубить – перебор. Правда, я немного схитрил, оставив при себе семью вождя – воинам объяснил, что они могут послужить заложниками, а на самом деле… На самом деле я не хотел отпускать от себя девушку, так храбро защищавшую семью – хотя, если говорить по совести, значительно сильнее меня зацепила ее красота.

Как бы то ни было, я решил, что присутствие родных ее успокоит и усмирит, а уж там видно будет…

Из полутора десятка женщин, взятых в полон, до рассвета не дожили три особенно молодые девчушки. При взгляде на истерзанные девичьи тела и выражение ужаса в остекленевших глазах мертвых я потянулся за мечом. Мрази… Неужто не могли хотя бы девок чуть-чуть поберечь?!

Впрочем, рубить своих я все же не стал – раз уж сам отдал женщин им в руки. Вместо этого велел омыть тела, обрядить в найденные здесь же чистые платья и похоронить отдельно. Мужиков, выпустивших за ночь пар, пусть и несильно, но проняло – когда они хоронили покойниц, в глазах некоторых я заметил что-то вроде раскаяния. Остальных половчанок, едва способных переставлять ноги, мы просто выпустили за ворота. Смотреть, как едва-едва ковыляют по полю истерзанные бабы, было гадко. Но ведь и наши девки да бабы выглядели едва ли не хуже их.

Какой мерой меряете…

Девушка потянулась и открыла глаза. Поймав мой взгляд, она вздрогнула, напряглась, но я постарался улыбнуться ей максимально добродушно и открыто, подав ей миску с вареным мясом (уже, правда, сильно остывшим). Половчанка аккуратно взяла ее, а я, приложив правую руку к сердцу, чуть поклонился:

– Андрей.

Степная красавица поняла, что я представился, и едва слышно произнесла:

– Дилара.

Красивое имя, Дилара… Однако куда делась вся ее смелость и боевой задор? Я попытался мягко, не спеша коснуться ладонью ее щеки (пока она спала, я украдкой пару раз погладил ее бархатистую кожу), но половчанка отпрянула. Впрочем, я не огорчился, а еще раз улыбнулся и коротко бросил, указывая на миску:

– Ешь, Дилара, ешь.

Девушка не послушалась и лишь вперила в меня встревоженный взгляд. К еде она не прикоснулась. Усмехнувшись, я встал и, поприветствовав уже отошедшего от сна Радея, попросил новгородца:

– Пора поднимать людей, разоспались. А ты присмотри за ними, хорошо?

Дружинник понятливо улыбнулся. Кивнув ему на прощание, я откинул полог шатра, выходя во двор, после чего заорал во всю мощь легких:

– Десятники! Ко мне!!!

Восемьдесят здоровых и относительно здоровых мужчин – это совсем немного, если разобраться. Особенно когда готовишься к отражению скорого нападения.

Разбив воинов на два отряда, первому я поручил заняться приготовлением крепости к обороне. Гриди принялись споро копать ров со стороны ворот и по обводу там, где брешь в стене закрыли струганые бревна частокола. Старый хазарский замок не поражает размерами, широкая его стена не длиннее девяноста метров, узкая где-то под восемьдесят, башен нет. Правда, высота укреплений едва ли не под восемь метров и толщина под пять. Для степняков орешек непростой, вот только защищать его особо некем… Именно поэтому я и решил максимально повысить обороноспособность замка.

Вторая половина отряда, за исключением десятка дежурных лучников, отправилась на заготовки провианта. Запас зерна, сделанный русскими поселенцами, практически подошел к концу, а лошадей и овечьи отары во время боя угнали половецкие пастухи. Все, что нам досталось, это пяток крепких степняцких жеребцов – их я выделил разъезду, отправленному в степь. На стенах с двумя горнами дежурят всего пятеро воинов. Еще полторы дюжины лошадей получили травмы разной степени тяжести. Я приказал забить часть покалеченных животных, а мясо частично закоптить, частично завялить, употребив на это практически весь наш запас соли. Воинам пришлось несколько часов копать четыре здоровенные ямы во дворе крепости, внутри которых еще пару часов полыхали огромные костры. Затем полученные угли сверху забросали большим количеством влажного, только срубленного дерева с тонкими ветками и листьями, давшими много дыма. Затем внутрь свесили крупные куски ошкуренного мяса, которые будут коптиться до самого утра, наконец закрыли ямы тугим войлоком трофейных шатров…

К вечеру большая часть отряда едва держалась на ногах! Но мне этого показалось мало: «отдыхавший» весь день дозор я отправил на реку, половить на зорьке сетями рыбу. Ну а остальных ждал ужин – единственный, кстати, прием пищи. Обе взрослые половчанки весь день варили конские кости и мослы в трех огромных котлах, добавив туда часть не пошедшей в дело требухи (сердца и печени я приказал испечь на углях, получилось… неплохо). И лишь распределив на ночь дозорные смены и отправив уже поевших ратников отнести шурпу [90] рыбакам, я сам принялся есть, усевшись рядом с половчанками и немного восстановившимся Радеем. Густой, пусть и пресный бульон я, не мудрствуя лукаво, выпил практически залпом, не забывая делать вид, что мне очень понравилось. Мои энергичные кивки вызвали робкие смешки разве что маленьких девочек, старшие женщины остались по-прежнему напряженными и скованными. Да и малютки просто не понимают, что в отцовском шатре поселились вовсе не папины знакомые. Они еще не осознают, что папа давно уже мертв и лежит с десятками своих соплеменников в общей могиле, наспех вырытой вчера в степи и едва-едва присыпанной землей. Даже со стены было видно, что волки ночью разрыли могильник, и тела павших стали их добычей…

90

Оригинальная шурпа варится из баранины, и из мяса, а не мослов. Кроме того, в нее добавляются овощи и пряности, и с приведенным выше примером ее связывает лишь одно – долгий процесс варки, когда мясо не только отделяется от костей, но буквально растворяется в бульоне, делая его вкус чрезвычайно насыщенным.

Промелькнувшие перед глазами образы отбили всякую охоту есть. Впрочем, я и так собирался поделиться половиной своего куска печени с Диларой. И в этот раз девушка не отпрянула, не пыталась отстраниться, а лишь вежливо, как мне показалось, благодарно кивнула и принялась жевать мясо. Сегодня она весь день была подле ратников и здорово их пугалась; похоже, старшая дочка вождя наконец поняла, кому обязана спасением собственной жизни и чести.

Закончив трапезу, я вновь спрятал женщин в шатре, пообещав воинам завтра еще более сложный рабочий день. Н-да, это не вызвало радости на их лицах. Уставшие, они все, кроме дозора, повалились спать. А я вдруг понял, почему на флоте бытуют поговорки «отдыхающий матрос – это ЧП!» и «только плохой офицер не может занять своих матросов». Действительно, гораздо спокойнее, когда люди устают от тяжелого труда и ночью крепко спят, а не гулеванят…